Избранное - [166]

— Как по-другому? — В голосе у Нацла прозвучала полная безнадежность. — Я, каким был, таким и останусь. Сколько раз меня мучила совесть? Сколько раз давал я себе клятву исправиться? Но как был никчемным человеком, таким на всю жизнь и останусь!

Персида посмотрела на него с ясной улыбкой.

Что ей было теперь до того, исправится он или нет!

Раньше, когда все ее помыслы, все чувства и заботы были направлены на Нацла, и только на него одного, возможно, она бы и не хотела, чтобы сын ее был похож на него и выводил ее из себя своими бесконечными требованиями. Но теперь она забыла о его прегрешениях и видела таким, каким знала всегда, — человеком с добрым сердцем.

Мара тоже проснулась. Но увидев Нацла около кровати дочери, ей не пришло в голову бежать, как это бывало раньше, когда она представляла себе встречу с ним.

Заметив, что Нацл плачет, она совсем смягчилась.

— Нечего плакать, — сказала она. — Что было, то прошло. Персида мне говорила, она все рассказала, и я теперь все знаю. Возблагодарим бога, что он не дозволил ребенку оказаться без роду, без племени.

Растроганный Нацл стоял перед Марой. Ему хотелось что-то ей ответить, броситься к ней и поцеловать руку. Но все это было ни к чему. Подняв глава, Нацл посмотрел на нее так, словно между ними никогда не было и не могло быть никакой вражды.

— Бедная моя мама! — вздохнул только Нацл.

— Она тоже сюда придет! — заявила Мара. — Она должна прийти! Я сама пойду и скажу ей, позову ее, приведу: ведь он ей такой же внук, как и мне. Должна же и она порадоваться!

— Только, мама, не говори ей, что мы обвенчаны! — предупредила встревоженная Персида.

— Не нужно, ради бога! — стал просить и Нацл. — Ведь она не сможет не сказать отцу, а вы знаете, что он за человек!

Потом они стали держать совет, как себя вести, чтобы задобрить старого Хубэра, чтобы на крестины ребенка собрались все в добром согласии и семейной любви.

— Мы окрестим сына в вашей церкви, — предложил Нацл, — и попросим отца Кодряну, чтобы он приехал и окрестил его!

— Да, обязательно он! — радостно подхватила Мара. — Иначе и быть не может!

Персида покачала головой, и глаза ее наполнились слезами.

— Нет, — возразила она, — мы его окрестим в лютеранской церкви, пусть он примет ту же веру, что и старый Хубэр. А я попрошу, — продолжала она, заливаясь слезами, — чтобы мать Аеджидия была крестной. Я уже давно об этом думала.

Мара и Нацл не решились ей возражать. Вот так! Все равно Персида оказалась самой разумной. Маре было очень больно, что внук ее не будет православным, но приходилось признать и ей, что только так и можно будет задобрить упрямого Хубэра.

Так за разговорами в добром семейном согласии и застал их рассвет, которого с таким нетерпением ожидала Хубэроайя.

Бедная женщина, она терпеть больше не могла!

Только она и знала, сколько ей пришлось вынести, сколько слез пролила она в одиночестве после редких встреч с сыном. Она всячески стремилась не выходить из повиновения мужу, но всему бывает предел: с того самого момента, когда она узнала, что пробил роковой час, она только и ждала, когда же муж уйдет в лавку, чтобы и самой уйти из дома.

Персида, и Нацл, и Мара открыли глаза от удивления, когда она появилась на пороге.

Было вполне естественно, что она пришла, никто и не сомневался, что она придет, и все удивились только тому, что она явилась как раз тогда, когда разговор шел о ней.

Мара первая встала и подошла к Хубэроайе. Не зная, что сказать, они молча обнялись, поцеловались и долго стояли, обнявшись, в то время как дети, затаив дыхание, смотрели на них.

Освободившись от объятий Мары, Хубэроайя мимо сына шагнула к Персиде и так же молча, но нежно и ласково поцеловала ее несколько раз.

После этого она посмотрела на ребенка и лишь потом взглянула на сына.

— Много у тебя огорчений, — глаза у Хубэроайи были полны слез, — но и счастье тебе дано большое! Я все знаю, — тут она повернулась к Персиде. — Знаю, как ты страдала, моя девочка. Господь бог все тебе зачтет и воздаст сторицей!

— Не нужно об этом, — вмешалась Мара. — Не будем говорить о том, что было, давайте лучше посмотрим в будущее.

Хубэроайя пристально посмотрела на нее.

— Тебе легко, — с горечью сказала она, — ведь ты живешь одна, можешь поступать так, как подсказывает тебе сердце, и никого не бояться. А мне страшно, когда я думаю о будущем.

Персида вздрогнула.

— Да не будет недобрым этот час, когда произнесла ты эти слова! — вздохнула Мара. — Нет ничего на этом свете печальнее, чем жизнь вдовы, которая одна несет все тяготы жизни и плачет в одиночку, когда ей выпадет какая-нибудь радость. Что мне от того, что все мы собрались здесь, когда мой покойный муж, бедняжка, не может быть вместе с нами! — пожаловалась она, и слезы потекли у нее из глаз. — Что и говорить, сердца не облегчишь словами. Твой муж тоже ведь человек, он и христианин, и отец — так что смягчится и он в конце концов.

И хотя не от чистого сердца были сказаны эти слова, однако они были сказаны, и все вдруг почувствовали, что не может быть никакого доброго согласия, пока жив Хубэр.

Но это длилось только мгновение, а потом все стали обсуждать, что же делать, чтобы и Хубэр был вместе с ними.