Избранное - [31]
— Почему недоволен? — спрашивает Егор.
— Запомните, дорогой Егор: если человек что-то просит, значит, он чем-то недоволен, — Тамм надевает очки, встает. — Хорошо, просите.
— Мне нужно три дня без содержания.
— У меня их нет.
— Но, Михал Семеныч. Очень нужно. По личному вопросу…
— Вы женитесь?
— Нет.
— Едете искать невесту?
— Да нет же. Это трудно объяснить, но мне очень нужно.
— Понимаю: переживания. А за кимильтейскую схему буду переживать я? Большое спасибо, молодой человек.
— Я вас очень прошу!
Тамм резко приседает, поддергивает на коленях штаны и лезет под стол, выныривает под носом Егора, запыхавшийся, красный.
— Куда же они пропали? Нигде не могу найти, молодой человек.
— Что найти? — удивляется Егор.
— Как видите, я искал эти три дня даже под столом. Нет, нет и нет. Может, хотите проверить? Прошу. — Тамм свешивает голову набок, щелкает каблуками, рукой приглашает Егора под стол.
— Да ладно, Михал Семеныч. Верю, — через силу улыбнувшись, Егор возвращается в отдел. Там угрюмая тишина понедельника, шелест чертежей, вздохи Ларочки Силантьевой: видимо, не терпится обмусолить «божественное, чудесное» воскресенье, но совесть и тишина не позволяют. Дима Усов, прикрывшись бровями, спрашивает:
— Дал?
— Нет.
— Я же говорил.
Егор открывает ящики, бесцельно ворошит бумаги. Витя к нему спиной, Вера тоже, работают, считают, чертят, стирают, снова чертят. «Что они думают, что они думают, черт возьми! Полно, полно прикидываться!»
Чего-то возится Куприянов, звякает ключами от стола, растерянно поглядывает на всех. Он в обычной косоворотке, нос по понедельникам кажется еще более длинным и унылым.
— Ребята, у кого ключи есть? — Куприянов снова дергает ящики, — мои что-то прокручиваются.
— У меня, — с готовностью предлагает Дима.
— Твои тоже крутятся.
— Беги в первый отдел, — советует Дима. — В столе, мол, сплошные тайны, а я попасть не могу. В чем дело!
— Брось ты, — Куприянов пыхтит, — вот ведь! Как сейфы в банке.
— А первого отдела не миновать, — деловито и бодро говорит Дима. — Придется пригласить на проверку. Сколько раз предупреждал: запирай стол как следует, внимательно, не бухгалтерские книги держишь.
В помощники навязывается Ларочка:
— Валюша, не расстраивайся. Сейчас что-нибудь придумаем. — Она, согнувшись, чуть ли не щупая глазами, исследует стол. — Ой, Валюша. Да он же на гвозди забит. Ты и не откроешь.
С удовольствием хохочет Дима, вволю потешившийся.
— Ну, уж это свинство, — бормочет Куприянов.
— Действительно, как нехорошо! — фыркает Ларочка. «Мне бы развеселиться, — думает Егор. — Счастливые люди».
Из кабинета выплывает задумчивый Тамм: планерка обещает быть элегической. Он поглаживает лысину, ласково щурится на сослуживцев, молчит, настраивая их на волну собственной минорной раздумчивости.
Поднимается Вера, осунувшаяся, измученная, по лицу неуловимо проскальзывают бледные тени. Егор замер, не дышит, только вовсю старается сердце.
— Михал Семеныч, пока вы не начали, — голос у Веры дрожит. — Ребята, Егор получил анонимное письмо обо мне. Я знаю, что написал его Витя. В субботу я ходила в экспертизу, но от частных лиц на проверку не берут. Нужно ваше согласие, и я отнесу письмо.
Грохот открытого наконец ящика, виновато кусает губу Куприянов, таращит глаза Дима, доставая папиросы, Ларочка громко шепчет: «Такие дружные, такие милые, ни за что не поверишь», бегает Тамм, вмиг разлохмативший остатки волос, маленький, толстый, взбудораженный Тамм.
— Верочка, дружочек, — прыгает он около Веры, — подумайте, что вы говорите. Наше бюро в какую-то экспертизу. Верочка, голубушка, вы не в себе, вы успокойтесь, но зачем крайности. Умоляю вас, дети, не ссорьтесь. Ах, боже, неужели надо портить собственную жизнь. Не понимаю.
Егор закрывает глаза и слышит Витин голос.
— Напрасно вы нервничаете, Михал Семеныч. Обвинение так серьезно, что я тоже настаиваю на экспертизе. Настаиваю, если даже у Смольковой бред, если даже, как мне думается, она лжет.
Витя вытаскивает из заднего кармана записную книжку и хлопает об стол.
— А это для сличения, — с прыгающими губами он уходит из комнаты.
Молчание, опущенные головы, расстроенный, убитый Тамм. Вера, морщась, берет Витину книжку и тоже уходит.
Егор курит, вспотевший, бледный. Дима спрашивает тихо:
— Что же это такое, а, Егор?
Но тот не слышит.
Прежде Вериной отчаянной откровенности Егор и не помышлял, что еще кто-то может соучаствовать в его беде, что она, беда эта негаданная, превратится к публичный позор. Он бы ни за что, никогда, нигде не заикнулся о письме, потому что произошла поездка в Максимиху, была невероятная ночь у костра и в ней гремели Витины слова: «Это я написал», и Егор сам — только сам! — должен вырваться из бездонного водоворота, куда его все глубже и глубже засасывает, вырваться во что бы то ни стало самому, пусть окровавленному, истерзанному, но знающему, почему сказаны эти слова. И никому не должно быть дела, если он вдруг не вынырнет, потому что последующее его существование бессмысленно без человека, которого он с такою горячею силою любил.
Он не хочет судить Веру за ее решительный поступок — она же не знает того, что знает он, хотя почему-то без колебаний обвиняет Витю. Кроме экспертизы, Вере некуда деться, чтобы доказать всему свету и себе самой в очищение — вот, смотрите, беспросветная бестолочь, размазня Егор Четвериков, унижающий женщин, преданный другом, никудышный человек.
Герои этой книги часто уезжают из дома; одни недалеко, как в повести «Мальчики из Майска», другие за тридевять земель (повесть «Странники у костра»), чтобы оглянуться на свои дни — так ли живут? — чтобы убедиться, что и в дальних краях русские люди деятельны, трудятся азартно, живут с верой в завтрашний день. А Иван Митюшкин из киноповести «Дмитровская суббота» вообще исколесил всю страну, прежде чем нашел свою судьбу, свою горькую и прекрасную любовь. И сам автор отправляется в поля своего детства и отрочества (рассказ «Очертания родных холмов»), стремясь понять ностальгическую горечь и неизбежность перемен на его родине, ощутить связь времен, связь сердец на родной земле и горячую надежду, что дети наши тоже вырастут тружениками и патриотами.
Рассказы, созданные писателем в разные годы и составившие настоящий сборник, — о женщинах. Эта книга — о воспитании чувств, о добром, мужественном, любящем сердце женщины-подруги, женщины-матери, о взаимоотношении русского человека с родной землей, с соотечественниками, о многозначных и трудных годах, переживаемых в конце XX века.
Дед Пыхто — сказка не только для маленьких, но и для взрослых. История первого в мире добровольного зоопарка, козни коварного деда Пыхто, наказывающего ребят щекоткой, взаимоотношения маленьких и больших, мам, пап и их детей — вот о чем эта первая детская книжка Вячеслава Шугаева.
Второй том новой, полной – четырехтомной версии воспоминаний барона Андрея Ивановича Дельвига (1813–1887), крупнейшего русского инженера и руководителя в исключительно важной для государства сфере строительства и эксплуатации гидротехнических сооружений, искусственных сухопутных коммуникаций (в том числе с 1842 г. железных дорог), портов, а также публичных зданий в городах, начинается с рассказа о событиях 1842 г. В это время в ведомство путей сообщения и публичных зданий входили три департамента: 1-й (по устроению шоссе и водяных сообщений) под руководством А.
В 1940 году в Гааге проживало около восемнадцати тысяч евреев. Среди них – шестилетняя Лин и ее родители, и многочисленные дядюшки, тетушки, кузены и кузины. Когда в 1942 году стало очевидным, чем грозит евреям нацистская оккупация, родители попытались спасти дочь. Так Лин оказалась в приемной семье, первой из череды семей, домов, тайных убежищ, которые ей пришлось сменить за три года. Благодаря самым обычным людям, подпольно помогавшим еврейским детям в Нидерландах во время Второй мировой войны, Лин выжила в Холокосте.
«Весна и осень здесь короткие» – это фраза из воспоминаний участника польского освободительного восстания 1863 года, сосланного в сибирскую деревню Тунка (Тункинская долина, ныне Бурятия). Книга повествует о трагической истории католических священников, которые за участие в восстании были сосланы царским режимом в Восточную Сибирь, а после 1866 года собраны в этом селе, где жили под надзором казачьего полка. Всего их оказалось там 156 человек: некоторые умерли в Тунке и в Иркутске, около 50 вернулись в Польшу, остальные осели в европейской части России.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Дневники Максимилиана Маркса, названные им «Записки старика» – уникальный по своей многогранности и широте материал. В своих воспоминаниях Маркс охватывает исторические, политические пласты второй половины XIX века, а также включает результаты этнографических, географических и научных наблюдений. «Записки старика» представляют интерес для исследования польско-российских отношений. Показательно, что, несмотря на польское происхождение и драматичную судьбу ссыльного, Максимилиан Маркс сумел реализовать свой личный, научный и творческий потенциал в Российской империи. Текст мемуаров прошел серьезную редакцию и снабжен научным комментарием, расширяющим представления об упомянутых М.
Виктор Гюго — имя одновременно знакомое и незнакомое для русского читателя. Автор бестселлеров, известных во всём мире, по которым ставятся популярные мюзиклы и снимаются кинофильмы, и стихов, которые знают только во Франции. Классик мировой литературы, один из самых ярких деятелей XIX столетия, Гюго прожил долгую жизнь, насыщенную невероятными превращениями. Из любимца королевского двора он становился политическим преступником и изгнанником. Из завзятого парижанина — жителем маленького островка. Его биография сама по себе — сюжет для увлекательного романа.