Избранное - [25]

Об очередных расходах жена отчитывалась лишь изредка. Она уже присмотрела и дом, однако все же лучше строиться самим, дом тогда будет такой, какой захочешь, и она подробно описала, каким именно он будет — две комнаты для детей, гостиная, она же столовая, им двоим по комнате, холл, зимний сад, солярий — и сумма в сто двадцать тысяч, первоначально отведенная на приобретение дома, постепенно разбухла до трехсот тысяч.

В середине недели их постигло несчастье, которого они так опасались с самого начала: заявился репортер иллюстрированного еженедельника, чтоб взять интервью у семьи, выигравшей миллион. И в конце недели было опубликовано выступление г-жи Ковач: свой дом, одежда для детей, телевизор и т. п., — она сказала то, что сказала бы на ее месте вся женская половина населения страны; прижав к себе дочку, она улыбалась в объектив, как человек, уверенный, что именно благодаря своему миллиону заслуживает он место под солнцем.

На фотографии изображен был и Ковач, и на другой день он со страхом переступил порог своей конторы, готовый к тому, что на него обрушится шквал просьб и требований — дать взаймы, обмыть — и нескончаемая лавина вопросов, и, конечно же, так оно и случилось, ведь это ж черт-те как интересно: человек самый что ни на есть обыкновенный и вдруг, бац, выигрывает миллион.

Но насколько неприятным было все это, насколько радость купания в славе несоразмерна была с мучительным страхом перед тем, в какие деньги ему эта слава обойдется, настолько приятной неожиданностью оказалось, что журнал прочла и девушка из эспрессо, что она узнала своего кавалера двадцати одной розы и почти не отходила от столика, пока Ковач пил кофе.

— Ну скажите же, как у вас это вышло? Какие цифры вы зачеркнули? Вы были уверены, — да? — что эти, а не другие? А когда вам стало ясно? Что вы почувствовали, когда… и что вы хотите делать с такими деньгами?

— Скажу, если у вас найдется время прогуляться со мною вечером, — внезапно дерзко и самоуверенно ответил Ковач. Девушка немного подумала и сказала, что кончает в половине одиннадцатого.

Когда он выходил из эспрессо, у него стучало в висках. Наконец-то. Видно, нельзя держать деньги в секрете. Недурна, очень недурна, но сейчас… гм… сейчас у него с собой только пятьдесят форинтов, сберкасса уже закрыта, и деньги…

Дилемма казалась неразрешимой. Надо просить деньги у жены, но под каким предлогом? Как объяснить ей, куда он идет? Не даст, ни за что не даст.

Сколько же понадобится? Куда повести девицу? Можно ли говорить об этом в первый же вечер? И у кого достать денег? Эх, стрельнуть бы у кого-нибудь из коллег, оставив в залог сберкнижку… Но сколько? Кто носит в кармане тысячу форинтов? Нужно наверняка не меньше… Нет, прежде — все равно домой, он три дня не менял белье… да, но что сказать дома, почему он переодевается и уходит… тогда уж и денег можно попросить. Была не была, скажет, что зовет коллег в ресторан, не сумел, мол, отвертеться, и попросит на это деньги.

Но если и дома нет столько наличными? Или если Эржи все равно не даст?

Она и не дала, но не дала с таким скандалом, что их отношения, налаженные было благодаря миллиону, непоправимо испортились.

Игриво-ласковое вступление Ковача, — он рассказал, куда и зачем ему надо идти, — жена слушала о нарастающим раздражением, а потом отрезала, что на пирушку и двухсот форинтов с лихвой хватит.

— Но, дорогая…

— Никаких «дорогих». Достаточно. Больше у нас нет. Твои коллеги! Да они б удавили тебя из зависти. И им ты хочешь показать, что выбросить пару тысяч тебе, мол, раз плюнуть? Где это слыхано — две тыщи! Признайся, что сказал, не подумав.

— Но нет, я настаиваю.

— Настаивай сколько угодно.

— Будто эти деньги только твои!

— В гробу я тебя видала.

— А я — тебя. Сделай милость, отдай две тысячи!

— А две тысячи кукишей не хочешь?

Ковач уже орал, тогда жена рванула один из ящиков комода и швырнула на пол пятьсот форинтов:

— На! Возьми и убирайся! Пропей все, купи на них любовницу, больше от меня не получишь, не позволю отнимать еду у детей для гулянок, пока я жива, хочешь, убей… Ну, что стоишь? Убей!..

Но более всего Ковача поразил и обезоружил невыносимый тон, который взяла жена. За все восемнадцать лет их брака он ни разу не слыхал от нее ничего подобного. Перед ним была другая женщина. Совершенно другая, не та, нежная и юная, которая когда-то клялась ему в вечной верности, но и не та, какой была она в последние годы, последние недели — домашняя хозяйка, главная черта характера которой — спокойствие и бесстрастность.

«Откуда же взялась у жены эта страстность, если так именуемое человеческое свойство проявилось в ней только в первый месяц их супружества?» — недоуменно размышлял Ковач. Но до размышлений ли ему было?

Поразмышлять он смог дома, в кровати, вечером того же дня, перед сном раздор перешел в немую стадию, они старались задеть друг друга молчанием, но ведь действует-то это лишь когда по меньшей мере один из двух хочет говорить. С тем они и заснули, наутро Ковач проснулся с мыслью, что упустил крупнейший шанс своей жизни.

Утром первым делом было взять с книжки деньги. Взял он все. К предстоящему дню он готовился, как мать к смотринам дочери. Нарочно оделся во все новое, нарочно просидел полчаса в ванной, хотя дети и спешили… Вот вам, нате вот, говорил он всем своим видом. Со мной этот номер не пройдет.