Избранное - [57]

Голова горела, а выстрелы все еще отдавались в мозгу, колени дрожали, из–за чего походка была неуверенной и медлительной. Он снял шапку, и ему показалось, что с него снимают скальп; отвинтил пробку фляжки, полил немного воды на затылок, намочил лоб. Поглядел на солнце и подумал: «Я должен идти домой, сейчас, должно быть, уже три, мне еще два часа пути; а через два с половиной стемнеет. До наступления ночи надо быть дома. Никогда ничего не знаешь наперед. Проклятая война, ну ладно бы еще пуля или осколок — тогда хоть пенсию платят. А тут башка раскалывается, и каждый год приступ лихорадки. И ничего не поделаешь. Но я должен еще пройти до края пропасти и потом вернусь обратно». Размышляя так, он снова зарядил ружье.

А петух–то был ранен еще первыми утренними выстрелами. Две или три дробинки попали ему в бедра и под хвост, он чувствовал, как они жгли его живую плоть, такое и раньше случалось. Он узнал этого человека и следил за каждым его шагом с самого утра. Он мог улететь, пересечь долину, и тогда его ищи–свищи. По ту сторону долины была территория заповедника. Но уже много лет его царство было здесь, тут он должен был остаться, и если ему суждено умереть, то только здесь. Он столько раз чуял за собой дыхание собак, часто слышал рядом свист дроби, видел толпы охотников, но боялся только этого отшельника, который часами терпеливо и настойчиво выслеживал его, стрелял мало и только тогда, когда чувствовал себя уверенно. Доказательством тому были дробинки, которые он носил в своем теле. Но как могло случиться, что теперь он только увидел рядом яркую вспышку от выстрела, который не обжег его, как бывало раньше. Он отлетел к краю пропасти, потом, спланировав, сел на скалу, где обычно укрывался во время ревущей бури. Под ним простиралась пропасть, и в крайнем случае он всегда мог броситься вниз, притормаживая в воздухе распростертыми крыльями. А пока он прятался среди сухих рододендронов, вытянув шею и напрягая мышцы, готовый к взлету. Солнце уже опустилось в долину и отражалось металлическим блеском в черных перьях на шее и пылало красным светом на его бровях. Он услышал приближающиеся сверху шаги, потом наступила тишина, а затем посыпались камни. Они со свистом падали в пропасть. Один просвистел совсем рядом. Потом камни перестали падать, и он затаился. Но шаги не удалялись. Камни снова начали сыпаться непрерывным потоком, временами ударяясь о соседнюю скалу, и, когда один камень задел его хвост, он распростер крылья и сделал прыжок, готовясь оторваться от края пропасти и броситься вниз.

Наш друг тут же увидел его огромное и быстрое тело под собой, это продолжалось всего один миг, он тут же выстрелил прямо вниз. Звук выстрела снова отозвался в голове, и он почувствовал себя счастливым, когда увидел, как птица на лету перевернулась, подставив солнцу белые перья под крыльями и хвостом. Все было кончено, в воздухе медленно кружился пух, и эхо возвратило ему звук выстрела.

Он сел на край пропасти, свесив ноги вниз, рядом, стоя на четырех лапах, собака выла над бездной. Он сидел неподвижно с ружьем на коленях, глядел в пустоту перед собой, ему казалось, что голова вот–вот лопнет от боли, а по спине сползают вниз ледяные сосульки. Теперь он уже ничего не мог сделать: старый петух лежал мертвый на дне пропасти, никто уже никогда не увидит его полета, и никто не сможет подобрать его. Он станет добычей лисицы или ястреба. Сам он не сможет спуститься в пропасть; правда, есть тропинка, которая идет вниз с противоположного склона горы, но опасно отправляться туда в таком состоянии. Слишком опасно.

Вдали, за лесом, среди пастбищ, змеилась дорога. Как сквозь туман, он увидел быстро движущуюся машину. И, как иногда случалось, перед ним в тумане возникло видение: его друг стоит возле доменной печи, хватает обеими руками железный брус и опускает его на голову эсэсовца, голова раскалывается, как арбуз, обнажающий свое бело–красное нутро, а друг бросается в печь, где горит уголь и кипит расплавленный металл. Все исчезает в этом ослепительно красном свете, потом свет превращается в белый вихрь, он слышит один выстрел, другой, автоматную очередь. Мраморные части тела на снегу и красный лед, и тотчас же все снова покрывается белой мглой.

Он подтянул ноги вверх, встал, как лунатик, сделал несколько шагов назад, держась руками за голову, нащупал висящую на ремне фляжку, отвинтил пробку и, наклонившись вперед, вылил всю воду на затылок. Потом выбрался из завала камней и зарослей рододендронов и при движении чувствовал, как дрожит мозг в голове, а колени, обычно такие крепкие, подгибаются под тяжестью тела. Ему удалось выйти на тропу, по которой он отправился в обратный путь, по пятам шла усталая собака. Сверху он увидел городок. Там внизу уже спускались вечерние сумерки; его дома не было видно за склоном горы. Он присел на камень и попытался свернуть цигарку. Затянулся два раза и, почувствовав тошноту, отбросил ее в сторону. Ему становилось легче, когда он поливал голову водой, но ведь не мог же он делать это постоянно. Потом тропинка пошла круто под уклон, камни, устилавшие ее, были отполированы дождями и башмаками людей, которые прошли здесь раньше. Тут легко было поскользнуться, он повесил ружье на шею и начал медленно и осторожно спускаться вниз, держась руками за ветви соседних деревьев. Наконец он очутился у подножия горы; теперь он уже видел свой дом, надо было только пересечь пастбища, луг и огород. Но часто путь измеряется не километрами и временем, а муками. Свет едва брезжил, наступил вечер. У двери дома собака покинула его, он сделал ей знак рукой, разрешая уйти. С трудом снял ботинки, повесил ружье на гвоздь и почти без памяти свалился на кровать. Ему чудились летящие глухари, крики куропаток, выстрелы, все это сопровождалось воем ветра, шумом работ в каменоломне и стуком молотов и топоров. Когда головная боль брала верх над лихорадкой, он говорил себе: «Раньше я не был таким, это все война». Потом его сморил жар, и тогда ему начало казаться, что гигантский петух клюет его в череп своим сильным и твердым клювом.