Избранное - [111]

«Не знаем», — отвечают нам. Или: «Первый раз слышим».

У меня возникает подозрение, что название это старое, николаевских времен, и я советую Ларисе спросить у стариков. Но и они не знают. Нет такой деревни.

Лариса и Юрий нервничают. Куда их тащит этот сумасшедший итальянец? На поиски несуществующей деревни? Тогда я беру инициативу в свои руки: считаю, на сколько километров отъехали от Валуек, изучаю карты, смотрю на солнце.

— Поезжай сюда, — говорю Юрию. — И через некоторое время; — А теперь сворачивай на эту дорогу.

Солнце спустилось к горизонту, вокруг ни жилья, ни людей. Лишь земля и небо. Выхожу из машины. Туча ворон поднимается над бескрайней пашней. Но за редкими деревьями, окрашенными в осенние цвета, среди великого безмолвия, далеко–далеко, там, где небо сливается с землей, я вижу две деревни — Никитовку и Арнаутово. Не может быть, чтобы я ошибся. Нет, не может быть.

Схожу с дороги. Спи спокойно, капитан Гранди из «Тирано». Я привез тебе привет от твоих однополчан, оставшихся в живых, — от Нуто Ревелли и от всех альпийцев из «Тридентины». И вы, друзья–вальтеллинцы, спокойно спите в этой тучной земле, среди этого безмолвия, под этим нежным осенним небом. Склоняю голову и машу на прощанье рукой.

— Придет время — мы будем вместе. До встречи.

Меня зовут. Сажусь в машину, молча показываю в сторону заходящего солнца.

Сверху она выглядит так же, как тогда. Хочу попросить остановить машину и не могу, но Юрий все понял. С трудом открываю дверцу, с трудом ступаю на землю. Я иду? Да, я иду к Николаевке. Тот самый холм, куда мы добрались утром 26 января. Остатки батальонов, рот и взводов шестого альпийского полка. Батальон «Вестоне», пятьдесят пятая рота. Заснеженная лощина, железнодорожная насыпь, туннель под насыпью, будка стрелочника. Джуанин, Минелли, капитан, лейтенант Пендоли, русские в белых маскхалатах с двумя пулеметами, противотанковое орудие, которое ребята–саперы забросали ручными гранатами. Всё. Всё, как тогда. Шаг за шагом. В той избе мы с Антонелли установили станковый пулемет; Дотти и Менеголо принесли боеприпасы. А туда я зашел в поисках еды, и там оказались русские солдаты и женщина с детьми. А в этой избе был лейтенант Пендоли со смертельно раненным капитаном, а оттуда появились русские солдаты с автоматами. Сколько нас оставалось? Двое, а если считать лейтенанта и капитана, то четверо. Смотрю, не в силах произнести ни слова, не в силах шевельнуться. Рино, Рауль, Джуанин, генерал Мартинат, полковник Кальбо, Морески, Тоурн, лейтенант Данда, майор Бракки, Монкьери, Ченчи, Барони, Мошиони, Новелло, дон Карло Ньокки. Все мы здесь были.

Меня зовут к машине, и мы медленно спускаемся по дороге, которая ведет к церкви. Отсюда, с этой дороги, после многочасового боя генерал Ревербери и горстка потерявших надежду офицеров увели растерянную толпу. По этой дороге, где избы — кулисы, а церковь — задник. По этой дороге, которая вела домой. Здесь, перед этой церковью, мы с Барони провели перекличку тех, кто никогда больше не сделает шага вперед, никогда не отзовется; а лейтенант Дзанотелли говорил:

— Где же они все? «Вестоне»! Где «Вестоне»?

Холод, ночь и тишина опустились на деревню. И убитые альпийцы остались лежать на снегу.

Моя жена, Юрий и Лариса переглядываются, что–то говорят, но я не понимаю; зато я вижу их глаза, полные слез. И машина срывается с места.

Наступила ночь, деревень больше не видно; я оглядываюсь назад: Николаевки тоже нет. Тогда были снег и небо, сейчас — земля и небо. С трудом выговариваю:

— По этой дороге мы шли двадцать седьмого января. Я узнал ее.

Тот долгий переход, нескончаемый, без отдыха, без еды, когда замерзшие оставались на обочинах, раненые умирали в санях, а те, кому повезло остаться в живых, еле волочили ноги. Снег — небо, ночь — день, снег — небо. Как мы это выдержали?

Через несколько часов проезжаем деревню, еще через несколько — другую и только к полуночи попадаем в Шебекино.

Все ворота и двери закрыты, но я узнаю избы, где мы нашли приют после того семнадцатидневного пути с Дона; узнаю избу, где был штаб «Тридентины», пятого и шестого альпийских полков и второго артиллерийского. Здесь мы подсчитали, сколько нас осталось, и здесь умер наш полковник Синьорини.

Еще два часа езды, и мы будем в Харькове, в гостинице. Чай, чистая постель, тепло. Неужели это возможно? Неужели это могло быть?

Я видел Киев и Харьков — университеты, магазины, памятники Ленину, площади, церкви, музеи. Я долго ходил по залу, где выставлено разное оружие времен последней войны, нацистские знамена и под стеклом — гора железных крестов всех степеней, генеральские погоны и маршальский жезл. На стенах панно, наивно изображающие сцены боев.

Еще я хотел провести день–другой в каком–нибудь колхозе, но мне сказали, что в это время года никак нельзя: все колхозники заняты пахотой и уборкой свеклы и не смогут оказать нам должного гостеприимства. Взамен мне предлагают осмотреть завод, и холодным ветреным утром мы туда отправляемся.

Инженер, который водит меня по цехам, — бывший военный летчик, летал на штурмовике. Эти машины ходили низко над степью и неожиданно появлялись над самой головой, сбрасывая бомбы и поливая из пулеметов. Немцы называли их «черной смертью». Его два или три раза сбивали за линией фронта, он был тяжело ранен, но остался жив. Он — Герой Советского Союза, и на доске почета среди портретов знатных людей завода есть и его фотография.