Избранное - [55]

ветер с привязи в груди моей рвется,

удержать меня лишь листопадам

в черных пальцах ветвей удается.

Я тревогою шумной упился, —

тайным ядом поила щедро,

оттого и петь я разучился

и кричу лишь криками ветра.

Оттого по улицам черным

ввечеру брожу поневоле —

влажный тротуар ведет упорно

в сумрак влажный, что насытит болью.

Губы жжет ацетиленом слово,

лютой лихорадки не избуду, —

грозной летаргией околдован,

изгнанный тревогой отовсюду.

Нет исхода, нет исхода, нет исхода.

Дольше, дальше мне идти в вечерней хмури.

Я — кружащий ветер непогоды,

я — листок, что затерялся в буре.

Вижу лишь туман перед собою,

и глаза болят, и сердце бьется чаще.

Точно спирта пламя голубое,

ты горишь во мне, мое несчастье.

Дольше, дальше мне тащить страданье,

вечер в сумрак за волосы тянет,

и слова летят со мною вне сознанья, —

призраки мои туман вечерний манит.

Всю-то жизнь срывался я и падал, —

вихрь на привязи в грудной метался клетке,

а ноябрьский вечер счастье прятал

в нагие ветки.

Сквозь меня летит в круженье, в свисте

листопад минут — мое былое…

Это — лишь осенние листья.

Это — пахнет землею.

ТРАВЫ

До утра — бессонницы сквозные,

ночь над сердцем — крышкой гробовой…

Пахнут кладбищем думы ночные,

чабрецом и полынь-травой.

Я срываю сорные растенья,

дорогие мне тем, что просты,

и от слов моих над городом тени

вырастают, как черные цветы.

Говорят они, что радость отблистала,

как рассветная роса на земле,

что склоняюсь головой усталой,

словно солнце в кровавой мгле…

Я спокойно иду на запад

в пустоте померкшего дня.

Горьких трав кладбищенский запах

из минувшего овеял меня.

Слышу я, как на тонком стебле

колокольчик звенит струной,

и зловещая тень, колеблясь,

наклоняется надо мной.

Над закатным пепелищем туча

распласталась, точно лист лопуха.

В дудочку будыльника тягуче

свищет вихрь, но тишина глуха.

Кровь заката багрянеет, будто

гроздь рябины сквозь темную синь.

В сердце расцветает цикута,

горечь губ мне осушит полынь.

А шиповник веткою терновой

врос в меня, чтоб я уйти не мог,

оттого исходит кровью слово,

молодость болит, и сон далек.

О, как травы пахнут щемяще,

как протяжно пустота гудит!

Черный ангел, крыльями шумящий, —

надо мной бессонница летит.

Сердцу страшно в полночи могильной

помнить все и позабыть о сне…

Эти строки я писал насильно,

эти строки — только обо мне.

О РАДОСТИ

Над тихой водою лазурной

небо лазурное тихо,

но ветер ворвался бурный

зелено, молодо, лихо.

Ты откуда — шальной, зеленый,

над какими летал лесами?

Еще в росах калины и клены,

а глаза еще полны слезами.

Устоялось вешнее ведро.

Воздух золотом солнца светел,

Зелено, молодо, бодро,

сердце, лети, как ветер!

Светом и шумом зеленым

низвергнись, радость живая!..

Вешним калинам и кленам,

тебе и себе напеваю.

ПОЛОСА ТЕНИ

Мелькнула птица, бросив тень на

окно, где свет царит дневной…

И вот опять — простор весенний,

и высь бездонна надо мной!

А зелень! Пропадешь в зеленом

пространстве трав, деревьев, лоз!

Идти, родная, далеко нам

сквозь шелест кленов и берез.

Нам жить да жить в земном свеченье.

Полжизни, правда, не вернешь…

Вот птица полосою тени

мелькнула с криком… Ну и что ж…

ЗАКАТ

По снегу, что выпал впервые,

белый день босиком пляшет;

кудри рассыпал ржаные,

шляпой соломенной машет.

Пламя пробрало солому

розово, зеленовато, лилово…

Счастья — дню золотому!

Славься, огнеголовый!

Под небом, ясным по-детски,

за горою скрылась устало

громада света и блеска

и на землю тенью упала.

Константы Ильдефонс Галчинский (1905–1953)

ЗАВОРОЖЕННЫЕ ДРОЖКИ

Наталии — фонарику заворожённых дрожек

1 Allegro

Спросите Артура, что ли,

но я говорю прямо —

шестью словами всего лишь

сообщила мне телеграмма:

ЗАВОРОЖЁННЫЕ ДРОЖКИ

ЗАВОРОЖЁННЫЙ ИЗВОЗЧИК

ЗАВОРОЖЁННЫЙ КОНЬ.

Я ошалел вначале

даже в глазах потемнело, —

краковский маг Бен-Али

вспомнился мне тогда же, —

«заколдовать экипажи —

это пустое дело:

надо в глаза вознице

сверкнуть специальной брошкой,

он волшебству подчинится,

а заодно и дрожки,

но только не конь».

Набираю

номер, крайне взволнован

и говорю, замирая:

«Здравствуйте, пан Бен-Али.

А что, если конь заколдован?»

— Нет, это вам наврали.

За полночь перевалило.

В дверях почтальон как пика.

Я вздрогнул, теряя силы,

глядел на него дико:

ЗАВОРОЖЁННЫЕ ДРОЖКИ?

ЗАВОРОЖЁННЫЙ ИЗВОЗЧИК?

ЗАВОРОЖЁННЫЙ КОНЬ?

Поверх загадок и страхов,

сквозь фортку блеском нежданным —

в серебряных крышах Краков

как «Secundum Joannem» [6].

Сыплются листья и звезды,

их не уловишь глазом…

Может, забыл я просто,

что экипаж заказан?

Может, хотел тогда я

за город — это бывает,

а кучер уснул, ожидая,

усы его сон удлиняет,

и спящего заколдовали

ночь, ветер, Бен-Али?

ЗАВОРОЖЁННЫЕ ДРОЖКИ

ЗАВОРОЖЁННЫЙ ИЗВОЗЧИК

ЗАВОРОЖЁННЫЙ КОНЬ.

2 Allegro sostenuto

До Сукенниц в ночном свеченье

Артур и Ронард идут со мною, —

это не так-то просто меж каменных нагромождений

ночью зелено-шальною…

Путь через Краков нас, ей-богу, измучил:

3 Allegretto

Ночью НАБИВАНЬЕ ЧУЧЕЛ,

ночью ДАМСКИЕ КОРСЕТЫ,

ночью КУРСЫ и ГАЗЕТЫ,

ночью КУАФЕР ИЗВЕСТНЫЙ,

ночью ХОР «ВО СЛАВУ ПЕСНИ!»

ночью в цирке НОМЕР С ЛЬВИЦЕЙ,

ночью ВЕТЧИНА С ГОРЧИЦЕЙ,

ночью СУДОРОГИ ДЖАЗА,

ночью САХАР И КОЛБАСЫ,

ночью ЛУЧШИЕ ТОВАРЫ,

ночью ВИНА И СИГАРЫ,

ночью СТРЕЛКА БЛИЗ КОСТЕЛА,

чтоб заблудшему помочь…

Словом, спутники не из веселых —

вечный ветер, вечная ночь,

4 Allegro ma non troppo

К таверне «У негров» пришел я с друзьями.