Избранное - [41]

Ты пьяно спишь, полуодетый,

Не накренишь рукою борт

Плавучей дряни…

Смело воры

Кромсают колесом волну.

Ты их не позовешь ко дну,

Не вступишь с ними в разговоры

Неравные…

Пускай враги

Плывут спокойно над тобою…

Во сне ты чувствуешь круги

Воды испуганной, но к бою,

Но к штормам с шрамами на дне,

Но к буре с пеной на спине —

Влеченья нет…

Несчастный Рьявол!

С какой волной ушла душа?

Ты море Черное исплавал,

Захлебываясь и спеша,

Но волны — все одни и те же.

Ты ослабел и стал все реже

Метаться. Ты залег на дно.

Ни слез, ни гнева — все равно.

Но отзовись мне, бог безвестный!

Проснись хоть раз, одетый бездной,

Безумный бог!

И я живу,

Темнея от бессильной жажды,

Как жаждет пробужденья каждый,

Кто заколдован наяву.

1930

ВОСТОЧНЫЙ КРЫМ (Отрывок)

…Но я вернусь к твоим просторам,

И ты печаль мою рассей,

Суровый берег, на котором

Бродил усталый Одиссей.

Тогда воительницы милость

Он верным сердцем призывал,

И дева светлая спустилась

На голубые глыбы скал.

Она отплыть ему велела,

Враждебный ветер укротив,

И парус он направил смело

В послушно голубой залив.

Она стояла здесь, блистая

Бессмертьем юной красоты.

Кустов испуганная стая

Металась у ее пяты.

Змеенышем обвивши чресла,

Подъяв копье, щитом звеня,

Вдруг белым облаком исчезла,

Растаяла в сиянье дня…

Неукротимы, непрестанны, —

Шел, видно, родовой раздор, —

Врубались в землю ураганы

И там остались до сих пор.

В ее расщелинах застыла

Тень от побоища богов.

Ее таинственная сила

Похожа на беззвучный зов…

Но мне родней родного — море,

Когда мирьядами сердец

Дрожит, само с собою споря,

Швыряя берегу венец…

1930

МУЗА

Когда я ошибкой перо окуну,

Минуя чернильницу, рядом, в луну, —

В ползучее озеро черных ночей,

В заросший мечтой соловьиный ручей, —

Иные созвучья стремятся с пера,

На них изумленный налет серебра,

Они словно птицы, мне страшно их брать,

Но строки, теснясь, заполняют тетрадь.

Встречаю тебя, одичалая ночь,

И участь у нас, и начало точь-в-точь —

Мы обе темны для неверящих глаз,

Одна и бессмертна отчизна у нас.

Я помню, как день тебя превозмогал,

Ты помнишь, как я откололась от скал,

Ты вечно сбиваешься с млечных дорог,

Ты любишь скрываться в расселинах строк,

Исчадье мечты, черновик соловья,

Читатель единственный, муза моя,

Тебя провожу, не поблагодарив,

Но с пеной восторга, бегущей от рифм.

1930

БОЛДИНСКАЯ ОСЕНЬ

Что может быть грустней и проще

Обобранной ветрами рощи,

Исхлестанных дождем осин…

Ты оставался здесь один

И слушал стонущие скрипы

Помешанной столетней липы.

Осенний лед, сковавший лужи,

Так ослепительно сверкал

Зарей вечернею… Бокал —

Огонь внутри и лед снаружи —

Ты вспомнил… (Он последним был,

Соединившим хлад и пыл.)

Той рощи нет. Она едва

Успела подружиться с тенью,

И та училась вдохновенью, —

Сгубили рощу на дрова.

Для радости чужих дорог

Три дерева Господь сберег.

Их память крепко заросла

Корой, дремотой и годами,

Но в гулкой глубине дупла

Таят, не понимая сами, —

Свет глаз твоих, тепло руки

И слов неясных ветерки.

Несчастные! Какая участь!

Но пред тобой не утаю —

Завидую, ревную, мучусь…

Я отдала бы жизнь мою,

Чтоб только слышать под корой

Неповторимый голос твой.

Летучим шагом Аполлона

Подходит вечер. Он вчерне

Луну, светящую влюбленно,

Уже наметил, — быть луне

Под легкой дымкою тумана

Печальной, как твоя Татьяна.

Дорогой наизусть одной

Ты возвращаешься домой.

Поля пустынны и туманны,

И воздух как дыханье Анны,

Но вспыхнул ветер сквозь туман —

Бессмертно дерзкий Дон Жуан.

В бревенчатой теплыни дома

Тебя обволокла истома

Усталости… Но вносят свет,

Вино, дымящийся обед.

Огнем наполнили камин,

Прибрали стол, и ты — один.

Ты в плотном облаке халата,

Но проникает сквозь халат —

Тяжелый холод ржавых лат

И жар, струящийся от злата…

Ты снова грезишь наяву,

А надо бы писать в Москву.

На сколько душу ни двои, —

Что письма нежные твои,

Прелестные пустые вести,

И что — влечение к невесте,

И это ль властвует тобой,

Твоей душой, твоей судьбой!..

Во влажном серебре стволов

Троились отраженья слов,

Еще не виданных доныне,

И вот в разгневанном камине —

Внутри огня — ты видишь их

И пламя воплощаешь в стих.

С тех пор сто лет прошло. Никто

Тебе откликнуться не в силах…

1930

«В угоду гордости моей»

В угоду гордости моей

Отвергнула друзей,

Но этих — ветер, ночь, перрон —

Не вымарать пером.

Они дрожат в сияньи слез,

А плачут оттого,

Что слышат возгласы колес

Из сердца моего.

Но током грозной тишины

Меня пронзает вдруг,

И тело — первый звук струны,

А мысль — ответный звук.

Я узнаю мой давний мир —

Младенчество земли,

И ребра, струны диких лир,

Звучанье обрели.

Певуче движется душа

Сплетениями вен,

И пульсы плещут не спеша

Пленительный рефрен.

Во тьме растет неясный гуд,

Во тьме растут слова,

И лгут они или не лгут,

Но я опять жива.

И вновь иду с мечтою в рост,

В созвучиях по грудь.

Заливистая свора звезд

Указывает путь.

1931

ИЗ НЕНАПИСАННОЙ ПОЭМЫ

Когда из рук моих весло

Волною выбило, меня

Крутило, мучило, несло

Безумие водоогня.

Я душу предала волнам,

Я сил небесных не звала,

Не знаю, как возникли там —

Вздымая небо — два крыла.

По волнам тени пронеслись,

И замер разъяренный хор…

Очнулась я.

Медузья слизь,

Песок да пена… До сих пор

Я в жизнь поверить не могу,

В моей груди кипела смерть,

И вдруг на тихом берегу

Я пробудилась, чтоб узреть

Черты пленительной земли,

Залив, объятый тишиной,