Избранное - [3]

Перецу было ненавистно феодально-средневековое мракобесие с его мистикой, с его насилием над естественным стремлением человека к счастью, когда разум заменяет слепая вера в религиозную догму. Он создал образ Бонци-молчальника, одного из тех, кто всю жизнь трудится. Болея душой за этого безропотного страдальца, сочувствуя его мукам, восхищаясь его добротой и благородством, писатель вместе с тем испытывает стыд за его покорность, за ничтожность его желаний, хотя все сокровища мира по праву принадлежат ему.

А вот шапочник Берл Колбаса («Штраймл») — безбожник и бунтарь. От его острого языка немало достается и богачу и раввину. Берл отдает себе отчет в том, что ему больше по пути с угнетенным русским или польским крестьянином, чем с благочестивыми ханжами из еврейской буржуазии.

Берл Колбаса близок образам еврейских музыкантов, которые привлекали Переца, так же как и Шолом-Алейхема, своей внутренней свободой, сопротивлением бытовому консерватизму, творческим горением. У Переца, однако, музыканты еще более независимы, еще более неуемны в своих страстях, чем у Шолом-Алейхема («Смерть музыканта»).

Особое место занимает в творчестве Переца женщина. В ней, жене и матери, лишенной всяких прав и униженной религией, писатель видит здоровое жизнеутверждающее начало. Женщина не была допущена к «божественной» учености, и потому она была ближе к настоящей жизни, а сердце ее оставалось открытым для всех человеческих чувств. Тем трагичнее ее положение в семье и в обществе. С потрясающей силой показано в рассказе «Госпожа Хана», как затягивается петля на шее прекрасной, благородной женщины, тонкой и умной, как мечется она, одинокая и покинутая, в своем безысходном горе.

Женщина в рассказах Переца — душа семьи. Писатель преклоняется перед ее гордым одиночеством в любви, перед ее кротостью и самоотверженностью («В почтовом фургоне», «Мендл, муж Брайны» и другие).

Перец всю жизнь страстно искал подлинную любовь и уважение в отношениях между людьми, и любой вид угнетения претил ему. Он мечтал о сильной, свободной, гармоничной личности. Уродство возмущало его. Он любил красоту.

Темный подвал, в котором ютятся самые несчастные, самые отверженные, озарен бледными лучами света, пробивающегося сквозь ширму, и за этой ширмой расцветает большая, нежная и целомудренная любовь («В подвале»). То же и в рассказе «Семейное счастье», где в крошечном оконце под самой крышей светится милое лицо любящей женщины. Всей силой своего таланта писатель борется за красоту, за живую народную мудрость, за любовь и свободу.

Перец — художник контраста. Он почти никогда не рассказывает биографии героя, в его новеллах редко бывает экспозиция. Он сразу раскрывает перед читателем суть конфликта, в котором сталкиваются идеи, страсти, характеры. И диалог здесь всегда важнее описания.

Драматически напряженный диалог Переца не терпит многословия. Его персонажи очень целомудренны в выражении своих чувств, даже когда их посещает великое счастье любви. В несчастье же они предпочитают молчать.

В больших рассказах с развернутым сюжетом, который передает тончайшие нюансы психологии героев, Перец тоже остается верен своему лаконизму, определяющему, например, в «Госпоже Хане», лихорадочный темп повествования.

* * *

В конце восьмидесятых годов Перец подчас еще выражает надежду, что новая буржуазная культура покончит с феодально-средневековым мраком. Но очень скоро он увидел изнанку капиталистической действительности: писатель наблюдает жесточайшую эксплуатацию, страшную нужду рабочих («Любовь ткача»). Он видит, что все человеческие чувства капитализм подменяет законами купли-продажи, видит распущенность и опустошенность самих капиталистов.

«Я умираю, потому что бесплоден телом и душой. Во мне нет ничего, что жило бы и могло дать жизнь. Я давно уже мертв. Я давно не наслаждаюсь жизнью. Теперь она мне опротивела». Так пишет в своем завещании покончивший с собой капиталист Мориц Бендитзон («Четыре поколения, четыре завещания»). Тот же Мориц Бендитзон за все платил чистоганом, за «улыбку на лице друга», за «поцелуй румяных губ». Капитализм в глазах Переца прежде всего аморален.

В творчестве Переца бьется пульс большого города. В самом языке его звучат неистовые городские ритмы. И вместе с тем капиталистический город его отталкивает. Это преждевременно увядшие, густо накрашенные лица приказчиц, которые страшнее желтых восковых манекенов в роскошных витринах городских магазинов, это безрадостная молодость на огромных фабриках, это продажная любовь на городских бульварах…

В конце девяностых годов в творчестве Переца стала преобладать романтическое начало. Обывательскому равнодушию, чуждому всего возвышенного, «зоологическому материализму» буржуа, не способному совершить ничего значительного, писатель противопоставляет духовное богатство созданных народной фантазией персонажей.

«Народные предания» Переца — это чистая поэзия. Она обращена к самым высоким устремлениям человеческой натуры, к чувству прекрасного, свободному от мелких своекорыстных интересов.

В сказках и легендах Переца чаще всего действуют простые люди — дровосеки, водоносы, ремесленники. Эти люди привлекают писателя чистотой своих помыслов, — совершенным бескорыстием. Таков Берл-Бас, которого Перец противопоставляет, издевающемуся над ним обывателю, злобному и тупому эгоисту. В этом обывателе нетрудно узнать одного из тех копошащихся в болоте существ, которые воображают, что выше затянувшей их тины и неба нет («В болоте»).