— У меня нет дома.
— Можешь написать другу.
— Я надеюсь скоро выйти.
— А любовницы у тебя нет?
— А разве разрешается писать любовницам?
— Можешь подать просьбу начальнику тюрьмы.
— Я надеюсь скоро выйти.
Каждый вечер я ждал этого дня. Чтобы очутиться на свободе, надо пройти пять наглухо закрытых ворот. Тюремщики должны одни за другими отворить их. Иногда я представлял себе, что произошла ошибка: спутали меня с другим, ну, может, с Карлетто. И вот в один прекрасный день меня вызывают, распахивают ворота, и я на свободе.
Какие-то пустяки лезли в голову: хорошо было бы зайти во фруктовый магазин или выпить кружку пива. Я готов был выполнять самую тяжелую работу: носильщика, доменщика, моряка на застигнутом бурей корабле — лишь бы иметь возможность свободно двигаться и болтать с друзьями, а не думать беспрестанно о том, что отвечать на допросе. Вспомнил девушку на мосту и пытался представить себе, что она сейчас делает, о чем мечтает и откуда она родом. Потом воображал, что гуляю по улицам, стою перед фонтаном Тритоне, сижу с друзьями в «Фламинио», мимо проходят люди, среди них много знакомых. Мне казалось, что я раньше попусту растрачивал самые лучшие часы. «Надо же было угодить в тюрьму именно в Риме». И вот уже я представлял себя больным: я жду врача и не могу подняться с койки. Мысленно играл на гитаре, придумывая всякие мелодии. Порой мне начинало казаться, что я просто мальчишка, наделавший уйму глупостей, над которым все смеются. Но ведь Джина наверняка не смеется. Я думал о мастерской, о Солино, о рабочих, строящих мост. «Какой же я все-таки дурак, — говорил я себе, — лучше было бы играть на гитаре и сидеть дома».
Однако в тот день, когда меня повезли в квестуру на допрос, я с тоской поглядел на свою койку. Сердце мое бешено колотилось. Сильнее страха было во мне желание не видеть эти рожи, остаться одному. Мы прошли через ворота, на минуту задержались в тюремной канцелярии, в окна видны были деревья и берег Тибра. На улице оба моих ангела-хранителя схватили меня за руки. Я заметил, что опять скорчил презрительную гримасу.
В квестуре меня уже ждали, сидевшие за столом чернорубашечники сразу приступили к допросу. Сначала спросили имя и фамилию, имя отца, год рождения и нет ли у меня судимости. Потом откуда я и давно ли в Риме, чем занимаюсь, с кем провожу вечера и чья это книга. Следователь протянул мне ее. Это была книга арестованного мужа Дорины. «Значит, и Джину взяли», — подумал я. И я уже хотел сказать, что книга эта принадлежала покойному мужу Джины, но в последний момент передумал. Потом перелистал несколько страниц и, делая вид, будто читаю, стал лихорадочно соображать: «Нет, Джина не арестована, иначе она не могла бы носить мне передачи, и вообще она не замешана в этом деле. Скоты, — думал я, — значит, они и у нее были с обыском».
— Откуда взялась эта книжка? — тихо спросил я.
— Тебе лучше знать.
Я мысленно проклинал этого горбуна Карлетто. С каким удовольствием я отколотил бы его.
— Я не читаю книг, — ответил я. — Мне и газет-то читать почти не приходится.
Тогда один из них спросил:
— А в театре бываешь?
— Случается иногда.
— Джулианеллу знаешь?
— Я знаю Карлетто. Горбатый такой. Одно время он пел, а я аккомпанировал ему на гитаре.
— Где и когда?
Тут я стал рассказывать о Лубрани, о своей жизни в Турине и столько всякой чепухи наплел, что они велели мне замолчать.
— А с майором ты знаком?
— С каким майором?
Я стал объяснять, что часто бывал в «Арджентине» и ужинал с Карлетто и Дориной. Иногда брал с собой гитару. Днем работал, а по вечерам ужинал в кафе. А имен людей, которые там бывали, не знаю.
— Майор? Это, наверно, тот самый, что живет в каморке при театре.
— Отвечай честно, не хитри, — сказали они, — зачем ты приехал в Рим? Ты связной?
Я сделал недоумевающее лицо и вопросительно посмотрел на них.
— Тебе что, в Турине плохо жилось?
Я снова удивленно посмотрел на них.
— Кто дал тебе эту книгу?
— Да не моя она.
— Тебе ее дал майор?
— Ума не приложу, как она ко мне попала.
Тут один из них схватил меня за плечо. Другой ударил по уху. Тот, что сидел за столом, невозмутимо продолжал допрос.
— Так откуда эта книга?
— Впервые вижу, — ответил я и посмотрел ему прямо в лицо. Плечо ныло под тяжестью чужой руки. Следователь открыл ящик и сказал:
— Тут для тебя письмо. — Протянул мне смятый листок бумаги. Письмо было от Джины. — Можешь его прочесть.
— Она здесь ни при чем, — сказал я.
Джина писала, что надеется на скорую встречу, и спрашивала, нужны ли мне белье и деньги. В мастерской все в порядке. «Я молюсь и все время думаю о тебе», — заканчивала она.
Рука все сильнее сжимала мне плечо. Один из допрашивающих сказал:
— Хочешь закурить?
— Ты нам должен рассказать все без утайки, — продолжал следователь, — чем занимались майор и его люди. Они тебе никогда не предлагали встретиться с ними, отнести книги, поехать вместе за город?
— Нет.
— Все твои друзья — враги государства. Ты знал это?
— Нет.
— О чем ты с ними говорил?
— Так, о пустяках всяких.
— А вот Джулианелла призналась, что ты им помогал. Ты состоишь в фашистской партии?
— Нет, не состою.
Он громко расхохотался. Рука с силой сжала мое плечо.
