— Поэтому ты его и бросила?
Она покраснела, а может, мне это только показалось, и сказала:
— Теперь он в тюрьме, лежит, наверно, на койке, точно мертвец. Его, должно быть, переведут в Рим, — продолжала она. — Взяли его в конце мая.
До самого ужина мы все говорили об Амелио. Наконец она сказала:
— Хватит об этом. Если он выйдет оттуда живым, сам спросишь, каково ему там пришлось. — Она пыталась улыбнуться.
Чтобы отогнать грустные мысли, мы выпили вина. Линда сказала:
— Может, сходим в «Парадизо»?
Еще час назад мне бы наверняка понравилась эта шутка, но сейчас она напомнила мне о той зиме, когда я был таким глупцом.
— Пей лучше, — сказал я, — мне сейчас не до музыки.
Вышли певец и гитарист и нагнали на нас тоску. Линда засмеялась и спросила, не собираюсь ли и я стать гитаристом, любимцем римлян. Потом мы пошли к Тибру потанцевать. Все было по-старому. Она шептала мне что-то на ухо, всем телом прижималась ко мне. Наконец я сказал:
— Пойдем домой.
— У меня нет дома, — сказала она, пристально посмотрев мне в глаза. — Я не одна.
Я вспомнил о Джузеппе, который хотел меня видеть. Вспомнил Турин и все свои муки. Вспомнил, как бешено колотилось мое сердце, как страдала моя гордость, но взбунтоваться и уйти не смог. Что бы сказал Амелио, окажись он теперь здесь, спрашивал я себя. Если бы он знал, что я тоже красный.
Теперь он уже не внушал мне такого страха из-за того, что я отнял у него Линду. В этот вечер я понял, что женщины — совсем не главное в жизни. Я спрашивал себя, стоит ли вообще на них тратить время. Не лучше ли немедля уйти к товарищам, работать с ними? Ведь Амелио в тюрьме и ждет от нас помощи.
Я протанцевал с Линдой еще один танец. Она сказала:
— Помнишь тот вечер в «Маскерино», когда мы гадали о будущем?
— Будущего не угадаешь, — ответил я, — лишь одно можно предсказать заранее: все, что человек делал, он будет делать и дальше.
— Это верно, — согласилась она, — мы всегда повторяем то, что делали прежде.
— Но часто мы сами не понимаем, что делаем, — сказал я. — Каждый день чему-нибудь нас учит.
Тут Линда остановилась и сказала:
— Уйдем отсюда.
Мы шли по булыжной мостовой, ровной, словно выложенной из черепицы. Линда воскликнула:
— Как прекрасен Рим!
— Хочешь, пойдем в лес? — спросил я.
— Ты, я вижу, все наперед знаешь, — засмеялась она.
Я остановился и поцеловал ее, она взяла меня за руку.
— В Турине ты был менее покладист, — сказала она.
Мы поднялись по Скала деи Монти, кругом ни души. Потом долго целовались под деревьями.
— Как здесь прекрасно! — повторила она. О, этот аромат, исходящий от деревьев и от нее! — Ты приходил сюда с другими женщинами?
Я ответил, что хотел прийти сюда с ней.
— Если бы ты вдруг надумала выйти за меня замуж, нам было бы в Риме хорошо вдвоем.
Она сжала мою руку и заговорила о Джине.
— Послушать Карлетто, она просто дурочка, — сказала Линда. — Ходит за тобой, как собачонка. А я думаю, она просто здорово влюбилась. Ты ей сказал обо мне?
— Это разные вещи, — уклончиво ответил я. — Главное — ты здесь.
Мы снова поцеловались. Она сказала:
— Пойдем в «Плаца».
XVIII
На рассвете она велела мне уходить.
— Ведь я тебя насквозь вижу. Ты не захочешь ничего понять, — сказала она.
Я уже с вечера все понял, но просто не хватало сил уйти.
— А он захочет понять? — спросил я, глядя ей прямо в глаза.
Она молча повернулась на бок и потянулась со вздохом.
— Мне надо как следует выспаться. Ночь я проведу в поезде. Я стал на ковер, оделся, подошел к окну, вдохнул свежий воздух.
— До чего красив Рим в этот утренний час, — сказал я. — Когда я уходил от тебя на рассвете в Турине, меня переполняло счастье.
— Ты нехороший, — протянула она.
— Я был глупый мальчишка. Если бы мне тогда сказали, кто ложится на мое место… Линда, зачем ты приехала?
— Тебе больно?
— Мне больно за тебя.
Она вскочила с постели и крепко меня обняла. Она не хочет, чтобы я был о ней плохого мнения. Не хочет, чтобы я ушел от нее и напился. Почему я не могу понять простых вещей?
— Послушай меня внимательно, — сказал я. — Эта ночь прошла, и хорошо. Я знаю тебе истинную цену. Ты осталась прежней, но я изменился.
Браслет давил мне на затылок. Я высвободился.
— Сколько ты заплатила за номер? — спросил я.
Глупей ничего нельзя было придумать. Она сидела на постели и, смеясь, смотрела на меня.
— Ты что, не понимаешь или не хочешь понять? — пробормотала она.
Я поднял жалюзи, высунулся из окна. На улице было уже совсем светло.
— Давай выкурим последнюю сигарету, как старые, добрые друзья, — предложила она.
Мы курили и смотрели в окно.
— Ты уверена, что Амелио перевезут в Рим?
— Все еще думаешь об этом? — притворно удивилась она. — Если бы я знала, ничего бы тебе не рассказывала.
— Его отвезут в тюрьму на Лунгаре, — сказал я. — Это «Плаца» для таких, как мы с Амелио. Когда ты уезжаешь?
— Сегодня вечером, в девять. В Турине я буду одна.
Говорила она, прижавшись к моему плечу и вся дрожа от холода. Голос у нее был жалобный, и она то и дело поглядывала на меня.
— Если будешь в Турине, зайдешь ко мне? — спросила она.
Я бросил недокуренную сигарету и поднялся.
— Стоит ли?
Она сделала обиженное лицо.
— Ты меня никогда не любил, — тихо проговорила она.
