Избранное - [90]

Мы спустились к верховьям Мутного Тепляка и перевалили Армянский хребет. Здесь затишье. Прекратился ветер, который до этого хлестал в лицо и леденил кровь.

Отсюда открывается особенно широкая панорама густой сини и зелени и всех оттенков голубизны и лазури волнообразных горных цепей. Параллельные гряды их уходят вдаль, сливаясь на горизонте с туманом и облаками.

Тут мы расстаемся с Сосниным и Таширевым. Они поворачивают налево, к темнохвойной гриве Черкесского хребта, а мы с Ильей Семеновичем по склону реки Белой, огибая Фишт, идем к главному Белореченскому перевалу.

Наш путь лежит мимо зеркально-неподвижных, сказочно-синих альпийских озер, через прозрачные шумные ручьи и изумрудную зелень лужаек альпики. Над нами и под нами полосы и пятна не растаявшего за лето снега в каждой трещине и морщине горных склонов. По горбам гулких сугробов, как по мостам, мы переходим потоки. Высокие леса здесь непривычному взгляду представляются в каком-то застывшем вечном движении. Сосны на скалистом уступе над бездной ущелья как будто откинулись назад в испуге. Буковый лес изогнут у основания и кажется, что и сейчас, напружив и выгнув грудь, он удерживает на плечах гигантскую толщу зимних снегов.

Я несколько раз спрашиваю Илью Семеновича, когда же начнется спуск с перевала?

И всякий раз Илья Семенович, виновато улыбаясь, отвечает:

— А вот, как кончится Фишт, тут и будет спуск.

Но скалистая мощная стена Фишта неотступно сопровождает нас справа.

У ее подножья и дальше, загромождая всю широкую долину перевала, торчат высоко над землей и громоздятся причудливыми грудами обломки и скалы выветрившейся, пепельно-сизой, губчатой породы, похожей на излившуюся и застывшую лаву.

Удары пронизывающего ветра все сильнее. Тут тяга, как в трубе.

С глухим скрипучим криком взлетели две пары огромных воронов. Паря на широких угольно-черных крыльях, они, очертив полукруг, опускаются к пихтовому лесу в налитом синим туманом ущелье.

И снова на пепельно-сизых глыбах то там, то здесь, не шевелясь, что-то сторожат сарычи.

Илья Семенович говорит, что много сарычей остается тут зимовать. Это те, которые не смогли во-время улететь. Только на зиму они спускаются ниже, в лесную зону.

Наконец мы обогнули Фишт. Вот и спуск. На склоне перевала чернеют землянки. Здесь стоял штаб частей Советской Армии, защищавших в Отечественную войну перевал от фашистов.

Выше по хребту всюду были наши минометные и пулеметные точки.

Особенно тяжелые бои велись на перешейке гор Гузерипля и Оштана. Врагу удалось выйти между Фиштом и Оштаном к Белореченскому перевалу. Но специальные горные части из дивизии «Эдельвейс» были прижаты по ту сторону перевала, и отсюда мы погнали их на запад.

Такие же осевшие под дождем, снегом и ветром землянки и почерневшие балаганы — памятники героической защиты Кавказа — встречались нам по всему пройденному пути: на реке Шумной, на Партизанной поляне, на спуске с Армянского хребта к истокам Белой и на перешейке Гузерипль — Оштен.

— Если бы не наши бойцы, — говорит Илья Семенович, — пропал бы Гузерипль. Никогда не забуду я пулеметчика Ваню Абрамова из роты, которой командовал старший лейтенант Шип. Крепко скроенный был паренек. Небольшого роста и совсем молодой, лет двадцати, комсомолец. Он первый встретил гитлеровцев свинцом, когда те шли на Гузерипль. Прямо скосил передние ряды из своего пулемета. Фашисты в страхе отхлынули назад, а он их все косит… Слышал я, что погиб Ваня за Родину, а лейтенант Шип теперь майор…

…Не только людям, зверям и птицам известны перевалы. По ним движутся и воздушные массы, и поднимающиеся с моря туманы, и облака. Тут, на высшей точке перевала, леденящий ветер захватывает дыхание. Синеву и бирюзу гор заволокло свинцово-серым давящим туманом. Туман сгущается в низкие хмурые тучи. Черно-дымными валами, громоздясь друг на друга, они перекатываются через хребет.

День померк. Начинается дождь. При холодном, резком ветре в это время года он легко может перейти в снег или ледяную крупу — тогда горы себя покажут! Я вижу, с какой суровой угрозой они теперь обступают нас со всех сторон.

Нужно спешить. Спуск очень крут. Я схожу с лошади и веду ее за собой. Мы спускаемся быстро — через гору Чемплеушку и дальше вниз — по старой военной дороге, вырубленной в каменных скатах хребтов, через Прошкину поляну и буковое криволесье — по склону горы Маврикошки.

Чем ниже мы сходим по южному склону хребта, тем реже сетка обложного дождя, тем выше и светлее облака. Угрюмые нагромождения туч и дымное курево туманов зацепились за самые вершины гор, оставленных нами далеко позади старой военной дороги. Широкое каменное полотно ломается зигзагами и круто вьется среди похожего на парк леса двадцатиметровых, изогнутых у основания буков.

Дождь прекратился. Тучи рассеялись, и над нами в темном вечереющем небе загораются звезды.

…Сделав с утра больше сорока километров, мы спустились в Бабук-Аул. Идем молчаливыми черными садами к дому, где живут работники заповедника.

С широкой кроны груши с мяукающим криком слетела ушастая сова. Между черных стволов и кустов белеет дощатая калитка. Мы входим во двор, в глубине которого светятся окна дома и ярко горит у крыльца веранды летняя печка. Визгливо залаяли две собачонки, и навстречу нам подымается с обрубка у печки высокий человек в гимнастерке, в галифе и тапочках на босу ногу. Это младший наблюдатель Западного отдела Кузьма Федотович Шабло.