Избранное - [44]
Бурка подо мной примерзла к земле, а та, в которую я завернулся, сделалась, как железо, и покрылась толстым слоем не то снега, не то ледяной крупы. Внизу, во мраке, со всех сторон слышен рев оленей. Два раза провыл волк.
Меня гнетет чувство одиночества. Вдруг слышу какое-то ритмическое биение: с трудом догадываюсь — часы! Их слабое тиканье успокаивает, как присутствие близкого человека.
Засыпаю, несмотря на жестокий мороз и ветер.
Высокогорный рассвет прекрасен.
Склоны хребтов окрашены в матово-темный зеленоватый цвет. По гребням ближайших гор уходит вдаль необычайно радостная золотисто-пурпурная полоса. Над ней протянулась от горизонта к горизонту другая полоса, яркой и глубокой синевы Ее сменяет третья, такая же широкая и ровная, как первые две, полоса бледной бирюзовой голубизны. Над ней возникают белые куполы и конусы снежных вершин. Еще выше медленно проплывают огненные перья облаков.
Все пронизано солнечным снегом и заполнено невесомыми глыбами сверкающего, прозрачного воздуха.
Осматриваюсь кругом. Оказывается, я ночевал на гребне, разделяющем два ледниковых цирка. На дне обоих цирков — озера.
В большом черно-зеленом озере на левом склоне хребта отражаются снега, лежащие во впадинах цирка, и у самого основания отполированных сползающими льдами стен дрожит рябь. Там, где рябь, две тонкие серебряные струи треугольником режут зеркальную поверхность озера: плывет какая-то птица. Вот там и здесь появляются такие же треугольники, за ними еще и еще.
Сильно беспокоит судьба Пономаренко. Он ушел налегке, в летней одежде и промокших поршнях. Из теплого на нем только стеганка. Бурка его осталась во вьюке, и я на ней спал.
Я уже собрался идти за лошадьми, чтобы ехать на розыск, как вдруг снизу донесся чуть слышный крик. Я ответил. Крик все приближается. Скоро со стороны осыпей, подо мной, появился сгорбленный, опирающийся на палку человек с ружьем за плечами.
Пономаренко пришел весь черный. Одежда на нем затвердела и стоит коробом. Он заблудился, попал в скалы над ледником и всю ночь, чтобы не замерзнуть, то карабкался вверх, то сползал вниз на четвереньках и так согревал себя, пугая ночевавших вблизи серн. Уходя «на пятнадцать минут», он не захватил с собой даже спичек.
Утром Пономаренко видел в скалах стадо серн, которые бесстрашно взбирались по отвесным кручам хребта, и встретил в осыпях горных индеек. Он показывает мне подобранные им сизо-пестрые перья.
Наскоро позавтракав консервами, седлаем и вьючим лошадей и отправляемся дальше. Перед отъездом я фотографирую озеро. Спустившись к нему, я убеждаюсь, что не ошибся: на озере плавает восемь гагар-поганок. Большие серо-бурые птицы с острыми носами и змеиными шеями движутся, описывая на спокойной, без морщинки, глади озера серебряные круги и спирали — такие тонкие и точные, как будто они вычерчены алмазом на стекле. В глубокой ледяной воде отражаются все краски неба, изумрудная зелень альпийского луга, коричнево-черные тени нависающей каменной чаши и белизна залегшего в ее трещинах снега.
Едем альпийскими и субальпийскими лугами, изредка — верхней опушкой березового леса. Переваливаем через высокогорную поляну Челипсы. Налево, в фиолетово-голубом тумане и клубящихся белых облаках, высятся кряжи Агиге, Алоуса, Балкан. Похожая на каменный стол, впереди сереет плосковершинная гора.
Объезжаем каменную громаду Джуги и продвигаемся дальше, то поднимаясь на гребни хребтов, то спускаясь в ущелья, сплошь заросшие зелено-коричневыми рододендронами.
Наша тропа идет через темный сырой лес, сквозь строй обросших лишайниками — и мхами столетних пихт, буков, кленов, грабов. Поражает несметное количество грибов всех цветов и размеров. Встречаются настоящие великаны.
Останавливаемся у бывшего великокняжеского охотничьего лагеря; там сейчас только догнивающие остатки досок и столбов в зарослях кустов и сорной травы. Вблизи звонкого веселого ключа делаем привал.
Рядом с нашим бивуаком, в березовой роще ревет олень.
Через полчаса мы снова в пути. Пересекаем поляны, покрытые огромными зонтичными. На одной из них мы встретили оленя и четырех ланок. Увидя нас, ланки умчались с молниеносной быстротой. За ними тяжело, сбиваясь с рыси на шаг, затрусил рогаль.
Поляны вытоптаны оленями. Трава на медвежьих тропах повалена широкими полосами. Ветви лещины перепутаны и закручены в узлы медведями, орехи объедены. Охотники говорят, что молодые медведи залезают на лещину и устраивают весь этот ералаш.
Спускаемся к Уруштену, который шумит и гремит камнями внизу, под крутым берегом. Тропа исчезает в непролазных чащах закрученной медведями лещины. Привязав лошадей, с трудом пробираемся к реке и вновь возвращаемся. Тропа потеряна.
На склоне поляны, под каменным утесом, стоит старый олень и ревет. Хотя от него до нас не больше нескольких десятков шагов, он медленно сходит все ниже и ниже, издавая время от времени грозный рев. Через узкую гриву леска другой олень отвечает ему глухим, хриплым стонам.
Начался дождь. В тумане слышен рев оленей и сухой треск сталкивающихся рогов.
Мы попытались было найти тропу по старым затесам на деревьях. Но сейчас их нельзя разглядеть. Выбрав на склоне три тесно сошедшиеся старые пихты — с непроницаемыми для дождя густыми кранами, устраиваемся под средней, самой мощной, на ночлег. Место для лагеря превосходно защищено не только от дождя, по и от ветра. Одна беда: поблизости ни одного ручья.