Избранное - [14]

От начальных дней своей второй жизни я убеждался, что я — стойкий приверженец всех основополагающих установлений и традиций; и поэтому, когда меня так немилосердно лишили удела мужа и отца, я сразу понял, сколькими давними, бесконечно близкими, домашними воспоминаниями пришлось пожертвовать ради прелестей нового будущего. И было стыдно за себя. Их опыт уже отнял у меня сына. А у кого-то еще — сына, отца или брата, который до нынешнего утра водил грузовик. Еще кто-то потерял шестилетнего ребенка. Не многовато ли жизней за одну?

В тот день я больше не работал. Я блуждал по окрестностям, возле гавани и залива, пока первый луч плавучего маяка не блеснул над еще светлым морем. Я не чувствовал голода, не замечал восточного ветра. Не огни ли это Брэя светились на побережье мили за три к югу? Дома, и семьи, и тесно сплетенные жизни? А позади меня — уютно освещенные дома Киллини, и еще, и еще много, вокруг маленьких пристаней Долки и Сэндикоув. В полумраке Дан-Лэре таились закрытые пансионы, заколоченные кафе, запертые купальни; колыхались и шелестели зимние вороха водорослей на обнаженных отливом скалах. Почтовый пароход в огнях, отплывающий в Британию, на выходе из гавани коротко загудел. Меня почему-то тронула мысль о том, что здесь сошел на ирландский берег в 1821 году полубезумный Георг IV; но гораздо трогательнее было зрелище возведенной на мысе круглой сторожевой башни, той самой, из «Улисса» Джеймса Джойса, человека с бездонной памятью, которая вдохновляла и терзала его, которой он обязан был своим мужественным жизнелюбием. В последнем из тех баров, что подвернулись на моем петлястом пути, я, все думая о Джойсе, задался вопросом, взаправду ли время облегчает скорбь. Может, и облегчает, раз хоронит утраты под слоем новых переживаний, которые в свой черед становятся горестями. Я наблюдал за толпой, втискивающейся в дублинский автобус. Такова жизнь для большинства людей: надо поспеть на автобус. Ну, а для немногих мыслящих? Трагедия, воспринятая комически, чтобы сберечь рассудок, или несуразица, принятая всерьез, чтоб сохранить достоинство, не постыдив тупых богов, сдуру все это затеявших.

Если бы я писал сейчас роман, то я, вероятно, оставил бы открытия и подвохи моего досье в таком виде, в каком их пока что преподнес, и отложил бы на потом объяснения, примечания и уточнения: некоторая невинная загадочность поддразнила бы и позабавила читателя. Однако нельзя секретничать, если пишешь для прояснения собственных мозгов. А то недолго и самому запутаться. Я стоял у могилы малютки Генри Янгера на многолюдном кладбище города Корка. Звенели весенние птичьи голоса. Я стоял возле дома, где его мать произвела его на свет и где он умер, — стоял, предварительно удостоверившись по старым домовым книгам, что мистер и миссис Дж. Янгер действительно обитали там в 1925 году. Я испытывал то чувство утраты и одиночества, которое описал. Все без обмана. Я не солгал ни в чем: это мне солгали. Понадобилось немало времени, чтобы обнаружить, что досье было не мое. Уже за неделю-другую стала очевидна его обманчивость, так что я должен был или мог бы и раньше сделать итоговое открытие: я не был женат на Бриджет Олден, и Генри Янгер — не мой сын. Но только добравшись до Каслтаунроша, я выяснил, кто я такой на самом деле. Да и тут у меня в душе возникла такая, метеорологически выражаясь, турбулентность, что очень не сразу признал я Джеймса Янгера собственным братом. Много лет спустя оказалось, что я проглядел третьего брата, Стивена. И все же направление моих поисков было не совсем ложное. Я копал, как сыновья того старика из басни, который поведал им, что в его земле зарыто сокровище, но не сказал где, и они перекопали всю землю пядь за пядью, а вознаградил их урожай. Если бы я искал без толку, я бы так и сказал с самого начала, опорожнил бы пустой кузов, как самосвал. А я был должен, должен и теперь встряхивать, промывать и просеивать золотоносный песок, выискивать сокрытые крупицы. Нет-нет, назад, лихорадочно, пускай даже озлобленно, — назад к той груде сведений, за ними слово.

У меня сразу отлегло от сердца. На радостях я даже рассмеялся. Остальные, еще не разобранные материалы показались мне россыпью изобилия, и подлог исключен, все легко поддается проверке: счета и квитанции об уплате подоходного налога, перечни акций, паспорт на старенький «вулзли-1500» в моем гараже, счета и квитанции об уплате коммунальных налогов, и не только за этот дом, но и за другие, в разных районах Дублина и в Англии, длинный список местных телефонов с фамилиями нужных людей — терапевта, окулиста, дантиста, бакалейщика, зеленщика, виноторговца, мойщика окон, водопроводчика, садовника; телефоны фирм, готовых или не готовых чинить мое центральное отопление или посудомоечную машину. Всего-то и требовалось объездить свой район и потолковать кое с кем из этих добрых людей, мне уже слышны были их возгласы: «Привет! Да это никак Джим Янгер? Что-то вас давно не видать!» И несколько наводящих вопросов с моей стороны.

Я поднял трубку и набрал номер против первой фамилии.