Избранное - [65]

Когда собрание закончилось, коллеги косились на меня, как на прокаженного. Многие явно испытывали ко мне отвращение, как к позорящему коллектив элементу, другие украдкой, издали, выражали сочувствие. Один осмелел, спросил: «Что ты там натворил, объясни, будь человеком». А когда я объяснил — глянул на меня недоверчиво и быстро отошел. Видно было, что он предпочел бы иметь дело с более серьезным преступником, чем с человеком, который мочится в неположенном месте.

Как прошли двадцать бесцветных дней после районного собрания — помню плохо. Дважды встречал на улице Чичи, но он меня явно избегал, — видно, стыдно парню, что так удружил мне. Я тоже не стал выяснять с ним отношения: ссорой и криками мое безнадежное положение все равно не исправишь. Да и в чем его упрекать, разве хотел он так ославить меня на весь город?

Должен вам напомнить, что за районным собранием работников курсов кройки и шитья обычно следует общегородское. На городское собрание меня никогда не приглашали (по субординации не полагалось), и, когда пришло приглашение, сердце у меня екнуло: наверное, генеральному директору городского объединения для доклада понадобился факт — вот они взяли и вставили меня в директорский доклад, иначе кто бы обо мне вспомнил!

Дай бог, чтобы все ваши добрые надежды сбывались так, как сбылось мое ужасное предчувствие. Читают доклад, а я вроде окаменел: хоть ножом режь — ни капли крови не вытечет. От упреков в адрес Рейгана докладчик сразу переходит ко мне:

— Но прискорбно то, что в период такой напряженной международной обстановки и у нас, в нашем коллективе, есть люди, порочащие наше доброе имя. Передовая общественность города с возмущением осудила факт, имевший место на курсах кройки и шитья. Необдуманный шаг Алекси Дарабадзе положил несмываемое пятно на наше славное ведомство. Это что же получается, товарищи? Выходит, преподаватель кроя днем проповедует своим ученикам добродетель и нравственность, а ночью — подумать только! — совершает такие предосудительные действия. Вот уж действительно — в тихом омуте черти водятся!

Ниже докладчик покритиковал и других, но, надо отдать ему должное, наиболее впечатляюще и красочно остановился на мне. Когда я выходил из зала, вдогонку, правда, не неслись оскорбительные выкрики вроде: «И не стыдно ему!», «А еще считает себя порядочным…» — и тому подобное, но по телу у меня пробегала дрожь, и спина горела, будто меня отхлестали кнутом.

Кое-как доплелся до автобусной остановки. Затылок горит, — видно, подскочило давление. На тротуаре снуют голуби, хлопают крыльями, и стоит одному из них стукнуть клювом по раскаленному асфальту, как все слетаются к нему и поднимают такой шум, будто обнаружили россыпи ячменя. В портфеле у меня, кажется, должен быть кусок хлеба для голубей, но сейчас мне не до этого.

Четвертый номер вообще не остановился, видно, был переполнен. За моей спиной двое мужчин, словно нарочно для меня, заводят разговор:

— Видел сегодняшнюю газету?

— Да.

— Читал «Кто нас позорит?»?

— Читал, но так и не понял, о каком проступке идет речь. Уж коли пишете, пишите пояснее, люди добрые. А то читаешь: «Алекси Дарабадзе в два часа ночи в общественном месте позволил себе неподобающие действия». Что это значит, что он там делал, объясните, ради бога?

— А ты сам не догадываешься? Тут женщина замешана. Не распишут же тебе все в подробностях. На то она и газета, чтобы кое о чем люди сами догадывались.

— Говорят, работает на курсах кройки и шитья, человек в возрасте, под шестьдесят.

— А женщина-то какова, бесстыдница? Тоже, видать, хорошая штучка.

Я хотел было обернуться и взглянуть на говоривших, но испугался — чего доброго, еще узнают.

Совсем разбитый, поднялся я в какой-то автобус и забился в угол.

Какая разница, куда он меня повезет, — лишь бы подальше отсюда.

Вообще-то, если поразмыслить, не лучше ли мне было остановиться на проступке, предложенном Чичи с самого начала? Устроить дебош в нетрезвом состоянии — совсем не так страшно. Во всяком случае, это лучше, чем совершенно трезвым мочиться посреди сквера. Тем более что докладчики стыдливо избегают называть содеянное своим именем и тем самым предоставляют любознательным слушателям широкий простор для сплетен.

Перевод Л. Кравченко.

КАПКАН

Точно не знаю, есть ли еще у какого-либо народа такой чудной обычай, который, по свидетельству летописца, укоренился в Имеретии в начале семнадцатого века и затем распространился по всей Грузии. Эта странная традиция называется «смотринами» невесты. Некоторые называют ее также «испытанием». Неженатый мужчина, чаще по доброй воле, а нередко и вопреки собственному желанию, отправляется в сопровождении нескольких доверенных лиц в дом, где есть девушка на выданье. Хозяева, естественно, стараются принять возможного зятя получше и приглашают гостей за стол. Конечно, «смотрины» можно устраивать и на нейтральной территории — в театре, например, или просто в сквере, но когда они происходят в доме невесты — это совсем другое дело. Во-первых, жених на деле может убедиться в хозяйственных способностях девушки, во-вторых, он имеет возможность присмотреться к дому, к семье будущего тестя и уяснить себе, в какой среде, в каких условиях и традициях воспитывалась будущая спутница его жизни. Печальную картину таких смотрин блестяще описал бессмертный Давид Клдиашвили в «Невзгодах Дариспана», и если я сегодня позволю себе коснуться этой темы, то лишь потому, что события, о которых я собираюсь рассказать, происходят в восьмидесятых годах двадцатого века, то есть почти столетие спустя после жития Дариспана, и, кроме того, конец моей истории существенно отличается от концовки «Невзгод Дариспана».