Избранное - [10]

Потолковали о матери Меки, потом вспомнили его отца и в конце концов согласились: у таких родителей только и мог родиться такой непутевый сын.

— Хрикуна, он и есть Хрикуна!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Говорят, бедняки просыпаются раньше всех. В Земоцихе едва ли один из десяти крестьян имел упряжку быков. Но село еще томилось в тяжких сновидениях, когда самый зажиточный из крестьян — Эремо Пиртахия выходил в одном белье во двор и своим громким бесконечным кашлем разгонял утренний сон всей округи. Плеснув себе на красное обрюзглое лицо родниковой воды и постояв с минуту в задумчивости, он начинал день с обхода своих владений. Зоркий хозяйский глаз его замечал малейший непорядок; здесь на влажной от росы земле валялось неприбранное ярмо, там в изгороди зиял пролом — бродяга бык повадился ходить по ночам в хлебные поля. Пиртахия закидывал ярмо на арбу, заделывал пролом. Потом, надев на босу ногу калоши и накинув бурку, семенил на своих коротких толстых ножках к духану.

Слышался грохот открываемых ставен. Эремо вытаскивал из духана корзину и миски для молодого сыра, а минуту спустя, развалившись на лавке под навесом, отдавался думам — только в этот предрассветный час, на грани ночи и дня, находил он время для размышлений. Проходило полчаса или чуть больше, становилось светлей, и тихую, пустынную в утренних сумерках дорогу оглашали наконец визг поросят, кудахтанье кур, кряканье уток. По узкому висячему мосту, перекинутому через Ухидо, шли на базар в Кутаиси увешанные плетенками и хурджинами крестьяне. Долго скрипел и раскачивался под их тяжелыми шагами старый мост. «Раннюю пташку не настигнет коршун» — говорит пословица. Но от такого коршуна, как Эремо, не могла ускользнуть никакая добыча — он вставал раньше самой ранней пташки. Эремо убежал бы со свадебного пира, покинул бы изголовье умирающего сына, лишь бы не пропустить тот час, когда крестьяне, спешащие на базар, будут проходить мимо его духана. Жадная пухлая рука его залезала в каждое лукошко, ощупывала все, до чего могла дотянуться. Он так долго тискал и мял кур и уток, что они закатывали глаза и разевали клювы. И только выторговав по дешевке то, за чем охотился, он возвращался домой, чтобы еще немного поспать. За духаном и кухней могли приглядеть и Меки с поваром. Эремо Пиртахия недаром поставил свой духан возле переправы через Ухидо: как ни крути, а по пути на базар и с базара его не минуешь — здесь сходились дороги из ближних и дальних деревень.

— Мой духан, братец, — говаривал он Меки, — стоит на таком месте, что у нас никакая бурда на полках не застоится!

И действительно — все скисшее вино, какое было в этих краях, выпивалось за стойкой его духана. А если какой-нибудь завсегдатай воротил от поданной ему кислятины нос, Эремо, грозно сдвинув брови, набрасывался на Меки:

— Что случилось с этим чудесным цоликаури, бездельник? Опять ты, растяпа, оставил бутыль открытой?

Меки знал, что затычка здесь ни при чем: даже сургучная печать не спасла бы это хваленое цоликаури — оно было кислое, как уксус, еще когда его разливали. Но у Эремо кулаки будь здоров, и это тоже было хорошо известно Меки. Поэтому он всегда безропотно принимал вину на себя.

С утра до полуночи по дороге мимо духана тянулись дилижансы, арбы и фаэтоны, пешие и конные путники. Здесь, у переправы через Ухидо, кучера дилижансов обычно поили своих лошадей. Никто не мог миновать духана Эремо. Одни просто желали духанщику доброго здоровья, другие, те, у кого в кармане звенели деньжата, — ожидая отправления дилижанса, располагались в тени, чтобы распить бутылку-другую вина. Эремо и поставил свой духан у самой реки, в тени вековых лип, чтобы проезжий человек, выйдя из экипажа, сразу настраивался провести тут часок за стаканчиком. Многие завтракали в духане, и ранний этот завтрак частенько затягивался до обеда. Все привлекало здесь путника — и осыпанные цветами живые изгороди, и сонное журчание реки, поблескивавшей под густыми, нависшими над водой ивами, и тихий шелест кукурузных полей, доносившийся из долины. Даже плохое вино казалось здесь превосходным. И завороженные пассажиры фаэтонов и дилижансов надолго забывали о времени.

Прямо на зеленой траве расстилали большой пестрый ковер. Меки приносил охапку подушек, разомлевшие путники не торопясь рассаживались вокруг холодных, запотевших кувшинов с вином. После первой же чарки появлялся рябой Сулико со своей шарманкой. Горе было тому вознице, который пробовал запрячь лошадей раньше времени!

— А ну-ка погляди, Хрикуна, кто это там хочет зарезать меня без ножа? — гремел тогда Эремо.

Но чаще, не вытерпев, он сам выбегал на улицу и затаскивал кучера обратно в духан:

— Куда спешишь, дурная твоя башка! У тебя что — дом горит? Или ты дружек везешь на свадьбу царицы Тамар? Придержи своих одров, не то… Слыхал пословицу: не ходи, бык, на буйвола — останешься без рогов? Понял?

— Как же мне быть, Эремо? Одни расселись тут и кутят, а другие ругаются, меня торопят…

— Делай, как знаешь, — отвечал Эремо, выдвигая из прилавка ящик.

Кучер, хоть раз испытавший на себе силу хранившейся в этом ящике долговой книги Эремо, сразу пугался и хватал жадного духанщика за полы чохи: