Избранное - [30]
Секретным агентам было раздолье. Они заводили на улицах выведывающий разговор: «Ну, что вы скажете на новую нашу выдумку?» или «Трех сен не стоит этот Аратоки»… и через пять минут собеседник их уныло следовал за агентом в полицейский участок.
Проснувшись утром и прочтя газету, корейский заводчик и миллионер, господин Сен Ван-ни, поднялся немедленно с постели, не подремав, как любил, под патефонную песню, в семь часов заведенную слугами. «Какое несчастье!» — была первая мысль, пришедшая ему в голову. Он вскочил и в ночном халате отправился в комнату своей старухи, придерживая левой рукой бившееся сердце.
— Ты знаешь новости газет?
— Что такое, господин?
— Ты знаешь про живую мишень Кентаи?
— Мне прислуга рассказала, дорогой.
— Какое несчастье!
— Разве это плохо для корейцев, дорогой?
— Он был у меня пять дней назад.
— Кто?
— Живая мишень Кентаи.
— Неужели, господин?
— Я вежливо отказал ему от дома. Он ушел взбешенный.
— Какое несчастье!.. Зачем же?..
— Я был перед тем расстроен.
— Что же теперь делать?
— Могут арестовать. Пусть дочка соберется… и сегодня же едет обратно в колледж.
— Но вакации еще не кончились.
— Пусть живет в Нагасаки — не здесь…
И босыми ногами господин Сен затопал по цыновкам.
На заводе, принадлежавшем этому господину, снова появился исчезнувший незадолго перед тем литейщик.
— Разрешите, господин приказчик, снова стать на работу.
— Ты ведь отправился на родину в Кентаи.
— Извините, господин приказчик, моя мать опять здорова. Я получил из Кентаи письмо.
— Ступай в цех. Жалованье будешь получать с первого числа. За прогул.
— Эге, Цой!
— Здорово!
— Здорово!
— Все ли ладно?
— Ладно все. У тебя все ли ладно?
— Все ладно.
— Чего пришел?
— Не дошел в деревню.
— Что, аэропланы, жандармы?
— Аэропланы, жандармы. Дорога — не дойдешь.
— А Фу-Да-Тоу не сожгли?
— Фу-Да-Тоу сожгли.
— В Го-Шане спокойно?
— Да. Проходил Хэ-Янь — пороли. Убивать никого не убили. Все тихо.
— Извините, господин приказчик.
— Что ты рассказываешь, друг?
— Мать моя болела холерой, говорю, господин приказчик.
Они стали вытачивать зажимы для бомбодержателей, заказанные 6-й эскадрильей.
В публичном доме второго разряда, на улице Фунадайку, мадам в очках, сидевшая на цыновке у входа, говорила пьяненькому скучному конторщику, тыкая в газету пухлой рукой:
— Я его сразу узнала — был у нас на днях. Такой человек понимает. Он мог бы ходить к лучшим певицам, но такой человек знает, где его могут быстро понять и хорошо служить. Гинко, сюда!.. Он брал вот эту. Теперь, извините, господин, ее цена на пятьдесят сен дороже.
Вся Япония была взволнована.
И в эти дни все окончательно и совершенно забыли о том времени, когда капитан Аратоки не был ни популярным офицером, ни героем, а был просто молодым человеком, не подававшим особенных надежд.
(Пат Виллоугби)
Глава четвертая
НАЧАЛО
Пассажиры стояли на палубе, ожидая портового сигнала, разрешающего судам пройти за мол. За кормой горела красная утренняя рябь. Из моря высунулось солнце. Маленький юркий катер, свистя, подкатил к бортам. Командир катера, в синей форме с огромными гербами, что-то закричал. Пароход вошел в порт.
Рикша вез молодого пассажира по длинной ветхой улице. В тумане, среди красных и коричневых домов, будто затопленных водой, улица подымалась к сопкам. Подул холодный ветер, тупой болью отдававший в уши. Туман понесся через дома.
Пассажир был одет в фуражку летчика, в дымчатый непромокаемый плащ офицерского образца. В ногах у него лежал дорожный баул, состоявший из двух плетеных, вкладывающихся одна в другую корзин.
Он в первый раз приехал в Фузан. До этих пор он никуда не выезжал за пределы Средней Японии. Он был очень молод. Едва ли было ему больше двадцати пяти лет. Его снарядила в путь заботливая мамка: из-под плаща высовывался край теплой вязаной фуфайки. На лице у него был укреплен подтянутый резинками черный чехольчик, защищающий дыхание от холода и заразного воздуха портов.
Черный чехольчик на носу, чтобы не дышать грязным воздухом туземцев.
Очки с простыми стеклами защищали его глаза.
Таким был человек, через две недели сделавшийся знаменитым во всей Японии.
Между тем Аратоки Шокаи любознательно глядел по сторонам, без всяких особенных мыслей рассматривая новый город.
Улицы были плохо вымощены. Под ветром клонились кипарисы и облезлые худые олеандры. Повсюду валялись гнилые луковицы и корки формозских бананов. Люди, попадавшиеся навстречу, были в мутнобелом. Женщины шли прыгающей походкой, ставя ноги мужественно и широко. Многое было похоже и все-таки не похоже на японский город — чуть хуже, ниже, разбросанней. Небо другое — серее и бледнее, чем на родине. На запад неслись пятнистые гнилые тучи.
Рикша, тряся рессорную колясочку, взбегал по улице вверх. Туман исчез. Улица наполнялась людьми. Взгляду Аратоки открылась жизнь города на рассвете, освещенная ровной зарей и не имеющая никаких тайн.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Борис Лапин — известный до войны журналист и писатель, знаток Азии и Дальнего Востока. В двадцатые и тридцатые годы он изъездил чуть ли не всю азиатскую часть нашей страны, ходил пешком по Памиру, жил на Крайнем Севере, побывал на Аляске, в Монголии, Персии, Японии, Корее, Турции. Он участвовал в морских, археологических и геоботанических экспедициях, занимался переписью населения, и всюду он наблюдал своеобразный быт азиатских народов, неповторимый колорит их жизни, их национальную психологию. Обо всем этом идет речь в «Тихоокеанском дневнике» и в рассказах, которые входят в книгу.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.