Избранное - [200]

Он увидел меня, лишь когда подошел к могиле, увидел и остановился как вкопанный. Издали он не заметил меня — я сидел под кленом.

— Ты? — он назвал меня по имени.

Я так и замер, но все никак не мог его припомнить.

— Не узнаешь? Дин…

Не успел он договорить, как я вспомнил — Дин Гэн. Его невозможно было узнать, так он переменился за эти двадцать лет, хотя в чем-то, я даже не мог понять — в чем, оставался «барышней». Длинные волосы спутаны, лицо черное, глубоко провалившиеся глаза гноятся, на белках красные прожилки. Зубы наполовину сгнили; я невольно перевел взгляд на его руки — указательный и средний палец были до половины совершенно желтые. Он смотрел на меня, вытаскивая из кармана сигареты.

Не знаю почему, на меня вдруг пахнуло человеческим горем. Я не питал к нему никаких чувств, и все же… старый школьный товарищ… Я подошел и пожал ему руку — рука у него сильно дрожала. Мы всматривались друг в друга влажными глазами, потом, не сговариваясь, посмотрели на низенький холмик. Я едва сдерживался, чтобы не спросить: «Ты тоже пришел к нему?» Эти слова вертелись у меня на языке. Он закурил и, выдохнув дымок в голубое небо, улыбнулся.

— Я тоже пришел к нему, смешно, не правда ли? — проговорил он и опустился на землю.

Я не знал, что сказать, как-то неопределенно хмыкнул и присел рядом с ним.

Он долго молчал, понурившись, попыхивая сигареткой, — словно думал о чем-то. Сигарета догорела уже до половины, когда он наконец поднял голову, стряхнул пепел и сказал с улыбкой:

— Двадцать лет! А он все еще не простил меня! — Дин указал сигаретой на могилу: — Он!

— Что? — Мне стало как-то не по себе. Уж не рехнулся ли он?

— Помнишь, как он тогда сказал: «Я не в обиде!»

Помнишь? Я кивнул.

— Когда мы учительствовали в начальной школе, я вдруг уехал. А до этого просил тебя отказаться замещать директора. Помнишь, что ты мне на это ответил?

— Не помню.

— «Я не в обиде»! Вот что ты ответил. И в тот раз, когда я хотел поменяться с тобой группами, ты сказал то же самое. Может, и без всякого умысла, но для меня эти слова — месть, кара! У них — свой цвет — красный цвет бинта, похожего на ядовитую змею. У них свой цвет. Они превратили всю мою жизнь в кошмар. Мечты, долг — все исчезло, как осенние листья с деревьев, с этих вот кленов. Ты, наверное, догадался, почему я тогда хотел замещать директора? Я действовал исподволь, все давно подготовил, чтобы он не вернулся. Но ты сказал эту фразу…

— Неумышленно, — словно оправдываясь, ответил я.

— Знаю. Уйдя из школы, я поступил на службу в речное управление. Работа — не бей лежачего, а деньги хорошие. Через полгода подвернулась выгодная вакансия. Я знал, что некий Ли метит на это место. Я действовал, но и он не зевал — силы оказались почти равными, поэтому долго не было приказа. И тут мы с ним встретились в доме начальника управления, играли в мацзян. Директор намекнул, что из-за нашего соперничества он в затруднительном положении. Я промолчал, а тот, Ли, выбрасывая красную кость, сказал: «Красная! Я уступаю, но я не в обиде!» «Красная!» «Не в обиде!» И вновь встал перед моими глазами Хуан… и бинт, сквозь который сочилась кровь! Я едва доиграл партию. Я не мог больше видеть этого Ли — он казался мне двойником инспектора Хуана. Он доконал меня этими словами, проклял мою душу. Если существуют оборотни — он один из них. Я бросил работу. Я больше не мог! Не мог! — На лбу у него выступили капли пота.

— У тебя, видно, со здоровьем плохо, нервы не в порядке, — я говорил так, чтобы успокоить его, сам я не верил россказням о чертях и духах.

— Клянусь тебе, я вовсе не болен. Хуан в самом деле преследует меня. Лживый он человек. Все добреньким прикидывался. Он и проклял меня так — будто простил. Все одно к одному, ясно. Уволившись из управления, я вскоре женился… — Тут Лицо у него исказилось, он стал похож на коршуна, потерявшего птенца.

Уставившись на пожелтевшую травинку, он долго молчал — видно, не мог собраться с мыслями. Я тихонько кашлянул. Он вздрогнул, потом вытер со лба пот.

— Красавица. Она была красива, но порочна. В первую же ночь наша комната превратилась в ад. Крови не было — понимаешь, о чем я? Комната новобрачных без крови — сущий ад! Конечно, это устаревшие взгляды, но я женился по старинке, так что и чувства мои были старомодны. Она призналась мне во всем, умоляла простить ее. Говорят, красота может кого угодно растрогать. Но тогда сердце мое было тверже стали — я решил, что ни за что не стану рогатым. Чем сильнее она плакала, тем больше я свирепел; сказать по правде, мучить ее доставляло мне удовольствие. Наконец, когда слова и слезы иссякли, она сказала напоследок: «Возьми кровь моего сердца, — она обнажила грудь, — убей меня, ты имеешь на это право. Пусть я умру. Я не. в обиде!» Это был конец — сам Хуан смеялся надо мной с порога брачной комнаты. Я остолбенел. На другой день я ушел, стал бродягой, хотя у меня был дом. Бросил там женщину и этого окровавленного призрака. Но я не смог убить себя. Он преследовал меня повсюду, отнял все мои радости. Я не мог допустить, чтобы он лишил меня и жизни.

— Дин, по-моему, ты все же нездоров. Ведь ты убил его тогда неумышленно, все вышло потому, что мы замешкались. Отвези мы его в больницу сразу, он, конечно, остался бы жив. — Я говорил все это потому, что совершенно точно знал — скажи я, что наставник Хуан был прекрасным человеком и не стал бы никого проклинать после смерти, Дин вышел бы из себя.