Избранное - [64]

Порой появлялся вдалеке самолет. Он шел неторопливо, как бы размышляя на ходу. Он шел осторожно, словно боялся сбиться с тропинки. Ваня поглядывал на самолет и говорил вслух: «Этот в Абакан». Потом проходил другой самолет. Такой же синеватый, осторожный, но в обратную сторону. Ваня поглядывал на него и тоже спокойно бурчал: «Этот в Кызыл».

Так время шло к вечеру. Перед вечером далекий простуженный голос раздавался в углу комнаты. Сквозь шипение и треск произносил голос короткие вопросительные слова. Ваня поднимался с лавки и выходил на площадку. Потом он возвращался и отвечал голосу. Так же хрипловато, строго Ваня произносил добрые слова. Теперь Ваня садился за стол есть из алюминиевой тарелки красноватую жирную медвежатину с картошкой. Медвежатина была холодная, разогревать ее Ване не хотелось. Он запивал медвежатину водой из граненого зеленого стакана. От воды пахло кедром.

Где-то очень далеко, в глубине неба, зарождался гром. Гром был продолжительный, настойчивый. Ваня тяжело клал на стол свою березовую ложку и выходил на крыльцо. На крыльце он стоял босой, в незаправленной рубахе. Далеко впереди звука шли над землей три белые поблескивающие точки. Они шли твердо, казались вбитыми в небо, и ясно было, что любая дорога в воздухе им не страшна. «Эти куда же? — напрягал Ваня морщины на лбу, некоторое время молчал и успокаивал себя. — Они знают куда». Он возвращался в избу к медвежатине и воде, пахнущей кедром. На ходу он замечал, что веники шумят иначе, мягче и шире.

Перед закатом солнце густо наливалось беспокойной желтизной. Солнце шло над огромной ступенчатой и каменистой горой. Гору здесь называли Саян. В это время на другом краю неба вываливалась из-за хребтов сивая туча с гладкими, словно зачесанными краями. Ветра от нее еще не было, но прохладой уже подавало. Ваня вставал и начинал ходить от стола до порога. Вскоре туча разлаписто входила в небо, обдавая тайгу холодом. Солнце багрово садилось за Саяном, и Саян начинал светиться по краям, словно плавился.

Из тучи медленно падал снег. Снег садился на деревья, камни, в траву. Снег был крупный и тихий. При свете заката он становился малиновым. Малиновая стена снегопада осторожно закрывала тайгу, долину за долиной. Крупные хлопья прилипали к стеклам, таяли, бежали вниз — красноватыми потеками. Снег падал все гуще и гуще, было слышно, как он шумит по стенам и по крыше.

Темнело. Ваня шел к приемнику, включал тихий желтый свет на его шкале и долго сидел, перечитывая светящиеся названия городов. Потом он трогал вертушку, и в комнату врывалось множество голосов. Первым приходил низкий тяжелый голос женщины. Она пела что-то печальное на незнакомом протяжном языке. Потом врывался злой, отрывистый голос, с металлическими словами, похожими на вопли военной команды. Ваня не понимал слов, но знал, что может говорить этот голос. Ваня быстро уничтожал его. И тут из быстрого осторожного пиликания где-то далеко запевал мальчик. Мальчик пел под музыку. И тоже слова были непонятными, но от них тянуло тропическим ранним утром, шорохом тяжелой тенистой листвы, неметенными улицами, гулом океана и свежими запашистыми газетами. Чернокожий мальчик шел и размахивал газетами над головой.

Но рядом появлялась другая музыка. Она еле слышно пробивалась сквозь пение мальчика. Ване она начинала казаться неотклонимой. Ваня дослушивал пение мальчика и сильно включал музыку. В музыке не слышалось пения, не чувствовалось песенной мелодии, но было очень широкое и удивительно сердечное звучание. Ваня видел березовую рощу. Под березами ходила молодая женщина в синем простом платье. Волосы у женщины были белые, словно отбеленные на солнце. Она ходила и что-то все искала под деревьями. Ваня приглядывался к ней, стараясь догадаться, что в ней такого знакомого. Наконец он узнавал в этой женщине свою дочь Настю. Потом Настя внезапно находила под березой маленького спеленатого ребенка. Она брала его на руки и распеленывала… Вдали за рощей шел поезд, и низкое солнце горело в окнах вагонов. Ребенок протягивал руки к поезду и что-то силился выговорить, а мать успокаивала его.

В это время в углу снова начиналось шипение и раздавался голос. Голос просил у Вани погоды. И, выключив музыку, Ваня коротко рассказывал голосу все: о снеге, о туче, о ветре.

После сводки он опять ходил от стола до порога, прислушивался и ждал Петьку. В конце концов он останавливался среди избы и громко звал: «Семимили!» Ответом было молчание, «Семимили!» — повторял Ваня, стоял и с ухмылочкой направлялся в сени. Веники почти не шумели, только влажно колыхались на слабом ветру. Под вениками на полу Ваня нащупывал высокие резиновые сапоги и снова ухмылялся: «Ишь, Семимили, пристроились… будто вас и нету…» Ваня натягивал длинную соболью шапку, и она блестела и переливалась во тьме, как электрическая. Ваня натягивал меховую куртку, снимал с гвоздя ружье и направлялся по тропе вниз, к реке.

В темноте ночи все было густо усыпано снегом. Ваня шагал, останавливался и вслушивался. То здесь, то там пробегали по тайге осторожные шорохи. Это маралы уходили от снега. Снег мокро свисал с деревьев и трав, капли падали на камни и глухо звенели. «Ну и вот, Семимили, подались», — бормотал Ваня, шагая. Семимили скользили по мокрому снегу, проваливались в лужи, но воду не пропускали. Сами собой припоминались слова последней сводки: