Избранное - [20]

— Гневишь бога. У тебя хозяйство справное, свой хлебец тянешь чуть ли не до великого поста, — перебил сухонький каталь, по годам ровесник Тимофею Карповичу. — У моих уж к Николе зимнему пусто.

— Всяк хозяйничает по разуму, — снова вступил в беседу Тимофей Карпович. Вынув из кармана лист курительной бумаги, он продолжал: — Дело, мужики, нужно вести с умом. Она, земля, щедрая, с ее дохода не то что хату — дворец строй, в сырах и маслах купайся.

Тимофей Карпович собрался прочитать, что было написано на курительной бумажке, да атаман налетел коршуном:

— Прокламация? По этапу не хаживал?

— Ты, дядь, не торопись. — Тимофей Карпович спокойно отвел кулак атамана. — Чего доброго, сам схлопочешь высылку из столицы за непочтение…

— Братки! — не унимался атаман. — Сбегайте на угол, кликните городового.

Артельщики не шелохнулись. Если бы атаман приказал накостылять пришлому, выбить ему зубы, бросить в Неву — другой разговор. Наука, пусть не смутьянит. Но ни у кого не было охоты связываться с полицией. Если пришлый и верно смутьян, то потянут в свидетели, по допросам затаскают, а там, смотришь, околоточный или писаришка найдут непорядок в паспорте. Вышлют, взятку или штраф потребуют.

Тимофей Карпович ухмыльнулся:

— Прокламация, не отрицаю. А какая? Прокламации разные бывают. Вот почитаю, и тогда зови хоть пристава.

— Сами обучены! — Атаман выхватил листовку.

Читал он медленно, собирая по складам каждое слово. Видимо, грамоте обучался по магазинным вывескам.

— «Копия бланка № 1 Всероссийской переписи населения».

Артельщики разочарованно переглянулись. Они слыхали о питерских прокламациях, в которых все сказано про крестьянскую нужду. Атаману прокламация понравилась, голос у него окреп, он поманил в кружок и кашевара, задремавшего у костра.

— «Фамилия — Романов, имя — Николай, отчество — Александрович, сословие — император всероссийский…»

Атаман читал благоговейно, то и дело откашливаясь в ладонь.

— «Главное занятие — хозяин земли русской. Побочное занятие — землевладелец».

Атаман протянул листок Тимофею Карповичу:

— Раз за государя нашего, то ничего, читай. — И полез под брезент.

Вот тогда-то и начался разговор. Тимофей Карпович сказал:

— У царской семьи землицы больше ста миллионов десятин. Выходит, Николай Второй такой же крестьянин, как и ты. — Он указал пальцем на сухонького каталя. — Выходит, оба вы землевладельцы.

— Нашел ровню! — Кашевар испуганно оглянулся. — У мужика одна-две десятины землицы, а у царя, говоришь, сверх ста миллионов? В неделю не обскачешь! И на что ему столько?

— Рабочие давно твердят царю и помещикам: поделитесь земелькой с крестьянами. Так нет, чужую норовят прихватить. На вашей Новгородчине живет Таракашкин, слыхивали про такого?

— Слыхивали.

— Верстах в тридцати от наших мест.

— Родного брата по миру пустил.

— Малых дитят этим самым ведьмаком Таракашкиным пугают…

Только вчера Тимофей Карпович прочитал письмо в «Правде» про этого кулака. Пригодилось! Теперь можно было поговорить с артельщиками без опаски — не пойдут они против интересов своих земляков.

— Так вот Таракашкин этот отсудил у замошенских заливной луг в девяносто десятин.

— Сволочь!

— Да уж. Только поперек горла встанет у Таракашкина выкраденный луг. Никто из окрестных мужиков не идет к нему на покос, а деньги он сулит хорошие.

— Подавись он. Чтоб наши руки подняли на своего брата крестьянина? — Кашевар вскочил, рванул ворот рубашки. — Да никогда, ни в жисть.

— Правильно, — согласился Тимофей Карпович, — Сила не в деньгах, а в людях. Куда сунется Таракашкин, если в своем уезде ему всяк кажет кукиш на постном масле? В чужую волость, что ли, побежит нанимать батраков?

— Наши не допустят. Пронеси, господи! — Сухонький артельщик обернулся назад, к Смольному монастырю, трижды перекрестился. — Не допусти, мать пресвятая богородица, до кольев.

Теперь можно было поговорить и о главном.

— У вас Таракашкин к замошенским в суму влез, а у нас на меднолитейном такие же таракашкины норовят обобрать плавильщиков. Положенную одежонку и обувку не дали. Жги, рабочий, у печей свои собственные последние портки и рубаху, да еще с поденки по пятаку скинули…

Артельщики хмурились, некоторые отводили глаза. Стало быть, кое у кого есть совесть, скребут кошки на сердце?

— Наши безработные с голоду мрут, а вот озолоти их — не пойдут к заводскому таракашкину. У рабочих есть обычай: кто во время забастовки позарится на чужое место, тому кличка «штрейкбрехер», по-русски — предатель.

Кашевар предупредительно толкнул Тимофея Карповича в бок: атаман!..

Разговор был продолжен вечером. Кашевар, сухонький каталь и еще двое артельщиков пришли в трактир «Белый ландыш», где их за столиком поджидал Тимофей Карпович. Половой принес кипяток и заварку.

— Плавильщиков-то живыми кладут в гроб. Проели все гроши, скопленные на черный день. Товарищи на «Фениксе» по листу собрали, а дальше жить на что? Ведь многие семейные. Управляющий лютует, вот какую бумагу разослал. Слыхали про черный список?

Тимофей Карпович вытащил из кармана письмо:

«Строго конфиденциально.

Господам членам общества заводчиков и фабрикантов.

Милостивые государи!