Избранное - [198]

«Неделю после этого я не показывался на Варварке, — писал Таратуте Шестернин, — испытывал характер Ивана Викуловича. Толковый он коммерсант, понял, что на кривой меня не объедешь, по тридцать рублей накинул на акцию. „Лизанька своя кровь, Верина дочка, а то бы я ни рубля не прибавил“, — располагающе говорил он. Хорошо мы с ним поторговались и разошлись ни с чем».

— Продавал бы скорее, — вырвалось у Елизаветы Павловны, — дядя вряд ли дороже заплатит за пай.

— Деньги не наши, Николай Павлович на революционные дела их отказал, в партийную кассу должно сполна поступить наследство, — возразил Таратута. — Шестернин дальше пишет, что опять навестил Ивана Викуловича, пожестче поторговались, на десятку акции стали дороже. По-моему, поверенный разумно поступает, в партии каждый рубль расписан. Еще сообщает Шестернин, что Екатерина твоя не торопится передавать свою долю, жадность ее обуяла.

— Отдаст, не ее же эти деньги, — говорила Елизавета Павловна. — При мне Андриканис был в восторга, что так остроумно обошли жандармерию и непрошеных наследников: меньшевиков, эсеров.

— Тогда деньги еще не поступили на счет супруги Андриканиса, — буркнул Таратута. — Хотя они и чужие, а отдавать жалко.

Александр Михайлович спешил получить документ о бракосочетании. В департамент полиции в Петербурге поступили агентурные сведения, что Елизавета Павловна Шмит фиктивно вышла замуж за дворянина Игнатьева, подосланного небезызвестным Красиным.

Узнал об этом и Красин. Он поторопил Шестернина с продажей акций, тем более что в торге он довел цену до тысячи девяноста девяти рублей за акцию. На последнем свидании Иван Викулович, осеняя себя двуперстным крестным знамением, клялся, что хоть поверенный Лизаньки мужик хитрый, прижимистый, но больше он у него ни копейки не выторгует. Цену за пай взял наивысшую.

Продав долю младшей сестры Шмита товариществу мануфактур, Шестернин нанял на Варварке извозчика и минут через пятнадцать был на Кузнецком мосту в отделении Лионского кредита и сразу перевел в Париж 190 000 рублей золотом.

Со второй половиной наследства Шмита произошло то, чего опасались. Андриканис оказался человеком корыстным. Он настраивал Екатерину Павловну, чтобы она присвоила половину наследства старшего брата и около ста тысяч, вырученных от продажи магазина на Неглинной улице и ликвидации дел мебельной фабрики.

Жадность и корысть настолько ослепили Андриканиса, что он вышел из социал-демократической партии, лишь бы удержать обманом захваченное золото. Состоялось решение подпольного третейского суда о наследстве Николая Шмита, после чего Екатерина Павловна передала в партийную кассу лишь незначительную сумму.

Для Шестернина на этом дело о наследстве Шмита не закончилось. По приезде в Париж он узнал от Таратуты, что Ленин его очень благодарит за хлопоты и хотел бы повидать.

Владимир Ильич и Надежда Константиновна снимали маленькую недорогую квартиру, в комнате была простота и чистота русской деревни — столы, скамьи и некрашеные табуретки. Много книг. Шестернина и Таратуту усадили пить чай с баранками и вареньем. Владимир Ильич был в хорошем настроении, добродушно подтрунивал, как поверенного большевиков провел авантюрист Андриканис.

— Не провел, на подлость пошел, — возразил Шестернин. — Будь наша партия не в подполье, я до копеечки бы взыскал всю долю наследства, судебные издержки и те отнес бы на счет прохвоста.

У Ленина была личная просьба к Шестернину: взять на себя хлопоты по разводу Игнатьева.

— И я о том же с земным поклоном к Шестернину, — невесело пошутил Таратута. — Дочка у меня родилась, а окрестили ее Игнатьевой и отчество у нее не Викторовна, а Александровна.

— С вами, Виктор, ваша семья, — говорил Владимир Ильич. — Сочувствовать нужно Александру Михайловичу. Развод в России получить необычайно сложно. Не миновать ему ответа за свои «грехи» перед петербургской духовной консисторией.

Из всех судебных дел самые хлопотные, тягучие — разводные, и просьба Ленина для Шестернина была партийным поручением. Из полушутливых сетований Таратуты он понял, как тяжело сейчас и Игнатьеву. Не объяснишь Ольге Каниной, почему в Париже было затеяно венчание с протоиереем, причтом и певчими.

Зачастил Шестернин из Москвы в Петербург по разводному делу Игнатьева. Неудача за неудачей преследовали его. Оставался только один ход — построить обвинение в измене. После долгих мытарств Шестернин нашел сговорчивых «свидетелей». Дело о разводе Александра Михайловича и Елизаветы Павловны Игнатьевых поступило в канцелярию петербургской духовной консистории. Но конца не было видно, секретарь потребовал немыслимую взятку. Тогда Шестернин сделал представление, что свидетели по делу его подзащитной переехали в Иваново-Вознесенск. За «благодарность» наличными тамошний пристав под диктовку Шестернина записал показания свидетелей.

Петербургская духовная консистория брак Елизаветы Павловны и Александра Михайловича Игнатьевых расторгнула. На виновника нарушения «святости брака прелюбодеянием», на Игнатьева, была наложена епитимья и семилетнее безбрачие.

32

Телеграмма Шестернина о решении петербургской духовной консистории поставила последнюю точку в деле о наследстве Шмита. Можно было собираться в Россию. Соскучился Александр Михайлович по родным и Ольге. Он уже видел себя на прогулке в лесу под Ахи-Ярви, когда пришло письмо из Швейцарии от старого знакомого Сагредо, бежавшего от царской охранки. Он писал, что собирается на Капри.