Избранное - [192]

— В муляже печени коровы спрятать пушку? — спросила Фаня и одним мазком состарила вмятину на лодке.

— Тоньше. Поколдовать кисточкой над пятисотенными билетами, чтобы в самом казначействе не вызывали малейшего подозрения.

— Познакомившись с вами, и не тому научишься, — засмеялась Фаня. — Когда открываем собственный филиал третьего отделения экспедиции? — Она посерьезнела, заколебалась: — Получится ли? Не пробовала кредитные билеты подделывать.

— Вся надежда… — Александр Михайлович сложил на груди руки и низко поклонился. — Прошу, очень прошу.

Фаня бросила на траву чехол от подрамника, сама села и усадила рядом Александра Михайловича.

— Не горюйте. Раз надо для дела, буду фальшивомонетчицей, — и задорно стрельнула глазами. — Статья за мошенничество гуманнее 102-й, не повесят. Поймают — определят в крепость.

— Кредитные билеты настоящие, из Тифлиса, — объяснил Александр Михайлович. — Требуется заменить цифры. Таблицу я составил.

У Фани в кошельке была лишь мелочь, она попросила показать ассигнацию.

— Пятисотрублевые дома оставил, а красненькую — пожалуйста.

Бросив быстрый взгляд на десятирублевку, Фаня вернула ее, затем сняла подрамник с мольберта.

— Постараюсь. Отвечу «да» или «нет», когда проведу эксперимент.

Александр Михайлович взял мольберт. Фаня шагала крупно, по-мужски. На набережной Ждановки она оживилась, спросила:

— И много пятисотенных мне нужно переделать?

— Не пугайтесь, — хотел было ее успокоить Александр Михайлович, но, вспомнив про саквояж, набитый кредитными билетами, признался: — Много, чересчур много.

— Нисколько не пугаюсь. Знаю, эти деньги нужны революции. Но дома у меня — стеклянный колпак, в музее тоже не убережешься от любопытных, а глаза бывают и недобрые.

— Чем мучиться, снимем дачу, — предложил Александр Михайлович. — Краску достану из экспедиции.

— И еще потребуется хороший микроскоп, — сказала Фаня.

— Купим наиновейший.

— И это еще не все, — продолжала Фаня, — я не вольный художник, служу!

— А зачем нам дана голова? Что-нибудь придумаем, — обещал Александр Михайлович.

Проводив Фаню, он на этом же извозчике поспешил домой. Спокойно выслушал отец его просьбу отпустить художницу недели на две по семейным обстоятельствам.

— Не на пикник увозишь Беленькую? — сказал в ответ Михаил Александрович и посоветовал: — Безопаснее числить ее на работе, мало ли что… находилась на службе.

С художником устроилось, лучше нельзя. Где снять тихую мастерскую? Ахи-Ярви — перекресток дорог, перевалочная база, химическая лаборатория. Красин строго предупредил: «Три человека — я, вы, художник и больше ни одна душа не должна знать про нашу финансовую операцию».

Недалеко от Териок Александр Михайлович снял недорогую дачку. С хозяевами повезло — престарелые, одинокие, молчаливые. На всякий случай он им сказал, что его жена получила предложение занять прилично оплачиваемую должность в русском посольстве, но она позабыла шведский язык, ей требуется недели на три-четыре уединиться, чтобы наверстать, придется иногда и ночи прихватить. Потому и никаких компаний, навешать ее будет только он.

В тот день Фаня еще дома переделала цифры на трех пятисотенных. Александр Михайлович повез их к Красину. На Невском проспекте он зашел в банк и легко разменял один кредитный билет, затем в ювелирном магазине на Садовой линии Гостиного двора купил серебряную цепочку к часам.

Тысячу рублей наличными Александр Михайлович внес в партийную кассу. Третью пятисотку передал Красину. Тот был доволен таким началом, художницу похвалил.

— А вас, Александр Михайлович, прошу, требую — больше пятисотенные самому не менять, — сказал мягко и строго Красин.

28

Петербург в преддверии масленой недели. На окнах трактиров, ресторанов появились сковородки с пышущими блинами. Скоро, скоро проспекты и улицы столицы огласят веселым звоном бубенцов и колокольчиков вейки.

Готовился к масленице и Микко. Он украсил дугу разноцветными лентами, повесил колокольчики и бубенцы. В канун масленицы, едва забрезжило, Микко запряг лошадь, ушел в дом переодеться. Вернувшись, застал в санях молодого барина. Дней десять он еще должен был пробыть в Гельсингфорсе.

— Никак на масленую собрался? — Александра Михайловича забавляла растерянность работника.

Микко любил бесшабашное веселье на масленой, праздничные базары, катание на карусели, представления в балаганах, вспыхивающие россыпи бенгальских огней.

— Вейка, деньги сами в карман сыплются. — Микко не стал запираться. — И погонять кобылу нужно, застоялась, зажиреет, кнутом не заставишь сани возить.

Поворчав, Микко начал распрягать лошадь, Александр Михайлович остановил.

— Надумал: поезжай в Питер, отпускаю на всю масленицу, — сказал он, решив отправить с ним десяток бомб.

Микко, отчаянный выпивоха и озорник, был трогательно предан молодому барину. Он мог ослушаться, когда приказывала Аделаида Федоровна. Незадолго до своей смерти она однажды так рассердилась на Микко, что пожаловалась: «Шура, он служит только тебе».

Спрятав под сено два плоских ящика, Александр Михайлович строго предупредил Микко.

— Трактиры объезжать. Пристанешь к обозу финских рыбаков. Когда везут салаку в столицу, стражники и таможенники редко проверяют.