Избранное - [19]

В конторе управляющий сказал ему:

— Хозяин не намерен дальше терпеть убытки. А я не желаю терять наградные. Поняли? Завтра пустите печи. Наймите поденщиков, сами встанете за старшего.

У заводских ворот выжидательно прохаживались сумрачные люди. Сюда их согнала нужда. Не сходя с крыльца, мастер окинул пытливым взглядом безработных, выискивая изголодавшихся, — те более податливы. Таким ему показался молодой великан в брезентовых портках, распахнутой синей блузе, под которой не оказалось нательной рубашки. Мастер поманил его.

— Ступай в контору, оформляйся. Жалованье плавильщика первой руки.

Великан тоскливо глянул на товарищей. Безработные молчаливо отступили. Секунду-две он стоял один, а затем решительно подался назад.

— Марш в контору, чурбан! — сердито повторил мастер.

— Покорнейше благодарен. С позапрошлой казанской на поденке, а какая это жизнь? День работаешь, неделю у заводских ворот или на пристанях околачиваешься — не кликнет ли кто. И все ж озолоти, а меня в литейку на канате не втащишь. Чужой хлеб вот тут колом встанет.

Великан показал рукой на горло.

— Смутьян бесштанный, с голодухи подохнешь под забором. — Мастер спрыгнул с крыльца, замахнулся кулаком на рабочего.

— Но-но, не балуй, мастер, а то ненароком зашибу. Хозяину еще разор на похороны, — с тихим смешком сказал безработный великан.

— Смотри, лапотник, как бы с голодухи не окочурился. Введешь казну в расход на гроб и телегу.

— Из твоей мошны не вытянешь и гроша на отпевание! — крикнул великан, вызвав одобрительный смешок в толпе.

Мастер понял: бранью безработных не проймешь. Он степенно откашлялся, заговорил сладенько:

— Вам-то какой интерес страдать за лодырей? Кто их гнал? Сами не пожелали работать, разбогатели: в одном кармане вошь на аркане, в другом — блоха на цепи. Ушли — скатертью дорога.

— Кто смотрит из подворотни, тот недалеко видит! — крикнул угрюмый старик.

— А ты не философствуй. А ну подходи, кто хочет три поденки за смену, — соблазнял мастер. — В субботу получка.

Последний козырь мастера — три поденки за смену — тоже оказался бит. Постояв в раздумье, мастер тихо, по-стариковски побрел по набережной — поискать безработных среди каталей.

На отмели ниже Металлического завода спали несколько мужиков, прикрытых рогожками. У воды потрескивал костер. Над огнем висел артельный котел. Мастер потянул носом — щами не пахло; стало быть, плохи артельные дела, коли нет в чугуне говядины. Он отыскал среди спящих мужика в более справной одежде, растолкал его и поманил в сторонку. У мастера глаз был наметанный: разбуженный им мужик оказался атаманом артели.

Вторую неделю катали отлеживались на берегу. Баржи словно сгинули в верховье Невы и в Ладоге. Мастер и атаман, вдоволь поторговавшись, договорились.

В ту же ночь были пущены печи. Артельщики, чуя хорошую поденку, работали по-мужицки жадно, как на своем поле. Незадолго до розлива металла в мастерскую проник представитель стачечного комитета. Он пытался уговорить артель поддержать бастующих плавильщиков. Атаман подмигнул землякам, те схватили стачечника, затащили за бочки с мазутом, избили его и выбросили на улицу.

Тимофей Карпович даже побледнел, когда рассказывал Варе об этом.

Мастер, дороживший производственными секретами, теперь ничего не утаивал, лишь бы поскорее подготовить из каталей плавильщиков средней руки, сорвать забастовку.

— Тогда… — Тут Тимофей Карпович замялся, потом стиснул Варину руку и продолжал…

Партийная подпольная ячейка послала его к артельщикам. Задача ему досталась нелегкая. Штрейкбрехерами выступали не хозяйские выкормыши, а несчастные, задавленные нуждой люди. Они, поди, еще и не знают, что штрейкбрехер — предатель.

Он рассудил так: идти в медеплавилку опасно и бесполезно. Катали и его изобьют, а то плеснут металлом. Он решил действовать исподволь. Пришел на бережок, когда там находился один только артельный кашевар. Закурили, побалакали о том, о сем, а тут подоспело полдничать. Артельщики явились усталые, грязные, сели в кружок, подозрительно косясь на пришлого, однако погнать не посмели: берег ничейный, да и по ухваткам видно, что парень здешний. Выборгских лучше не тронь — накостыляют по первое число.

Кашевар подал какое-то варево в большой деревянной чашке. Атаман вынес из-под брезентового навеса противень с крупно нарезанными ломтями хлеба. Артельщики ели молча, слышалось только торопливое чавканье людей, никогда не наедавшихся досыта. Тимофей Карпович сидел в сторонке. Он хорошо знал, что голод сделал этих людей штрейкбрехерами. Артельщики не понимали сути своего поступка. Кашевар прямо так и сказал:

— На плохое не идем, крест есть на шее, а работать никому не заказано.

После обеда атаман залез под брезентовый полог, артельщики прилегли кто где. Тимофей Карпович прилег тоже. Кисет с махоркой развязал языки. Поговорили насчет германца, который, по слухам, собирается идти войной. Мужики отводили душу, жалуясь на городские заработки. «Едва на харч достанет, копейку скопить и не гадай». Тимофей Карпович как бы случайно спросил у соседа про земельный надел.

— Земелька-то есть, — протяжно ответил тот, — своя собственная. Корова ляжет, а хвост у соседа на полосе.