Избранное - [39]

— Благородный ага! Вот вы сейчас подняли бокал за то, что почли бы за честь считать меня своим родным отцом и быть моим почтительным сыном во веки вечные. Я же хочу сказать, что недостоин высокой чести быть отцом столь замечательного легата. И могу лишь просить вас считать меня вашим покорным слугой!

Однако захмелевший ага упорно желал быть его сыном. Пан Берка дал себя уговорить и заверил, что отныне он турку — родной отец.

Затем завязался спор, какая вера благодатней — в Христа или в Магомета, и тогда ага (это пан из Лобковиц хорошо запомнил) произнес, подняв кубок:

— Хоть я по происхождению турок и правоверный мусульманин, каким и желал бы окончить свои дни, но думаю, что всех, верующих в Христа ли или в Магомета, ждет вечное блаженство.

При этом он настаивал, чтобы все поднялись и выпили за примирение христианства с магометанством. Но тут здоровенный Матес фон Турн во весь голос заорал на продолжавшего сидеть малорослого пана Лобковица:

— Вставай, шайтаново отродье! Думаешь, ежели верзила — так и дурак, а я тебе скажу, как говорится у турок, — всякий коротышка зловреднее мартышки!

Но пан Вилим из Лобковиц, однако, и после этого не встал. Граф Матес хотел было огреть его кулаком, да опомнился.

— Черт в человеке — сам человек, — закончил он турецкой поговоркой. Все рассмеялись, в том числе и пан Будовец.

На том и разошлись.

Но королева призвала потом к себе пана Будовца и полюбопытствовала, чем все-таки закончился торжественный прием.

— Ели, пили, — сообщил пан Вацлав, — только и после этого войска Османа навряд ли выступят в поход.

— Не поедете ли вы, сэр, главой посольства в Стамбул?

— Нет, ваше величество, я стар и беззуб. Турецкие бараны не пошли бы мне впрок.

И членами посольства к султану были названы пан Ешин из Бездеза и Когоут из Лихтенфельса — оба пражане, а также силезский рыцарь Ян как главный краснослов. Без промедления они двинулись в путь. Сначала к князю Бетлену на сейм в Зволен. Там к ним присоединились венгерские послы и представители мятежных австрийских сословий, так что в конце концов набралось их человек сто. И Фридрих снова поверил в свое предназначение стать первым протестантским императором. Королева опять заговорила с ним ласково, а он, как и прежде, называл ее «meine Herzallerliebste», а Иржик со слезами на глазах ворочался без сна в своей комнате.

Как же хотелось ему сбежать в Кромержиж, который опять стал казаться ему самым красивым городом на всем белом свете. В эту пору звонят там во все колокола, идет жатва. На дорогах поскрипывают телеги под золотистым грузом. Поют девушки. Веселится народ на празднике урожая. Нет там ни обезьяны Жака, ни ворчливого попугая. Нет короля с его вечной меланхолией. И русалки над прилавком аптеки, слава богу, нет. С живой-то он впал в такой грех, которого не избудет до своего последнего часа.

Иржик начал молиться. Но скоро перестал, поняв, что просит благословения своему греху. Молится, чтобы тот длился. Чтобы никто и ничто не могли его отнять. Аминь.

20

Королевская чета принимала в ту пору в Граде и других гостей. Король пригласил коншелов пражских городов, а королева — их супруг. Угостили всех на славу. Попугая на этот раз не показывали, и Жак остался в клетке в саду, грустный и одинокий. Леди Эпсли со своими подопечными, заморскими фрейлинами, убралась с глаз-долой.

Королева появилась в Зеленой комнате одетая в скромное платье без бриллиантов и золотых украшений. На руках она держала маленького Рупрехта, словно дева Мария Иисуса.

— Мне так хотелось назвать его Пршемыслом, — начала она, и Иржик переводил ее слова, — ведь он родился в этом славном Граде. Но я верю, что когда-нибудь он примет имя Пршемысл. Пусть вырастет и рассудит сам, как ему поступить. Невестке не пристало перечить свекрови. Во всех спорах — пусть хоть и об имени для внука — последнее слово всегда остается за свекровью, не так ли, благородные дамы?

Она заведомо лгала, зная, что пфальцскую свекровь Юлиану ничуть не занимал выбор имени для ребенка. Это Фридрих приказал назвать мальчика Рупрехтом. Но благородным супругам коншелов слова ее пришлись по душе.

Понравилось им и угощение королевы — калачи с творогом, повидлом и маком, какие пекут на святого Вацлава.

Дамы восторгались маленьким принцем. Затем королева сама отнесла ребенка, изображая заботливую мать, хозяйку и няньку одновременно. Вернувшись, она вздохнула:

— Трудно с детьми. Особенно если, вроде меня, рожаешь каждую зиму.

Дамы сочувственно кивали.

Оживившись после вина, королева предложила всем усесться запросто кружком возле камина, как на посиделках.

— Кто нынче не нуждается в деньгах? — начала она с улыбкой. — Но больше всего их поглощает война. Мой супруг отдал на войну все, что имел. Двести тысяч золотых одному только войску в Нижней Австрии. Мне уже начинает казаться, что он готов пожертвовать на чешскую войну всем Пфальцем. Лишь бы еретик испанец не обрушился на Чехию. Довольно нам Бюкуа с Максимилианом и предательского удара Иоанна Георга Саксонского, лютеранина! Наемным войскам нужно платить. Не то они, не дай бог, взбунтуют и перейдут на сторону неприятеля. Что тогда! Страшней беды не придумать! Мы пока еще не призывали к оружию земское ополчение. Берегли кровь ваших сыновей и братьев. Но потому и просим вас — дайте нам хоть сколько-нибудь денег, чтобы заплатить солдатам! Кто любит своих детей и не желает видеть их растоптанными пятой тирана, тот должен услышать нас. Вот я перед вами без золота, жемчугов и бриллиантов — все отдала на войну. Отец прислал денег на военные расходы. Лондонские купцы, викарии и сам архиепископ Эббот собрали для нас деньги, датский король Кристиан, мой дядя, тоже послал деньги на военные нужды. Весь протестантский мир стал храмом, где приносят лепту свою на благое дело нашей святой веры.