Избранное - [308]

Когда они поднялись до половины лестницы, Иероним остановился.

— Не могу дальше идти, сердце мое гнетет меня. Я пойду подниму людей из королевской свиты. Пусть найдут тело мертвого и достойно его похоронят.

Моника подбежала к Иерониму и закрыла ему рукой рот.

— Что такое ты говоришь? Или ты лишился рассудка? Никто не должен узнать, что граф погиб от моей руки. Никто бы не поверил моим словам, особенно теперь, когда тело его лежит, покалеченное, внизу у реки.

— Иди наверх, — Иероним вздохнул тяжко. — Я хочу тебе кое-что сказать.

Снова вошли они в опочивальню. В комнату глядела луна. Моника подошла к окну и отворила его. Будто хотела выгнать из этой чистой светлицы смрадный дух смертного греха.

— Что ты мне хочешь сказать? — спросила Моника Иеронима.

Иероним сел на постель Моники, чего никогда не случалось с ним прежде, и сказал:

— Нет мне с этим сладу. Я молил бога, чтобы научил он меня, как найти мне из этого другой выход. Но нет его, есть только один. Либо ты отдашься мне сию же минуту, либо я объявляю всем, что ты убила королевского посланца.

Испуг на мгновение лишил Монику дара речи. Но потом она вымолвила:

— Вы что, все ума решились?

— Отнюдь, — сказал Иероним. — Но ты слишком хороша. Это не наша вина. Мне же надо благодарить нечистого, что он мне подкинул такой козырь. Сам бы я никогда не осмелился сказать вслух о том, о чем мечтаю со дней моего отрочества. Семь уже лет тому, как я тебя люблю.

И служитель Иероним бросился на Монику так же, как час назад это сделал граф д’Арга.

В отчаянии Моника не знала, что делать. Она любила Иеронима за его доброе сердце, за их прежние детские игры, за приятный голос, которым он разговаривал с ее конем, за твердую руку, которой он в лесу пускал стрелу в зверя, за то, что он знал все тропинки в горах, крутые и пологие, за верную службу, которую он нес при ней в течение стольких лет.

Но Иероним вел себя как потерявший рассудок. Единственные слова, которые она могла разобрать, были:

— Ах вы мои роскошные, ах вы распроклятые, ах вы мои ненаглядные волосы…

Когда же она ударила Иеронима кулаком в лицо, он замолк и начал одолевать ее в упорной и жестокой борьбе. Это длилось порядочное время. Моника не кричала, Иероним лишь громко сопел. Он не был так силен, как маршал. В какую-то минуту он зашатался. Моника прижала его к окну.

В ту минуту Иеронима осенила странная мысль.

— Умрем вместе! — вскричал он, обхватил ее стан и, наклонившись из окна, пытался увлечь ее с собой в пропасть:

— Вон там лежит маршал! Иди за ним, идите за ним, зеленые глаза!

И уже он оторвал ее от земли, уже перегнул пополам, чтобы перевалить головой вперед вниз. Но тут у него подкосились ноги. Моника подхватила его падающее тело под мышки и толкнула на подоконник. И будто зачарованный зрелищем глубины, открывшейся его взору, Иероним подался вперед грудью и головой. Моника же ударила его в спину с такой силой, что он не удержался, тело, его перевесилось, и он рухнул вниз. Моника глядела, как он падал. И опять послышался стук осыпающихся камней и удары о землю перекатывающегося тела. Иероним падал так же, как граф д’Арга. И видимо, упал на то же место.

Моника затворила окно, погасила свечку, разделась, заперла двери и легла в постель.

Утром ей было доложено, что королевский посланец разбился при падении со скалы. Наверное, он, будучи навеселе, прогуливался под башней. Вместе с ним разбился и конюший Иероним, который, наверное, пошел предупредить гостя, что не следует там ходить. Моника распорядилась, чтобы маршалу устроили торжественные похороны, а слугу Иеронима положили в их родовой усыпальнице.

Все это задержало на несколько дней отъезд Моники в Памплону. Когда же собралась она уезжать из своего замка, чтобы взойти на престол, плакали все челядинцы, плакал и замковый капеллан дон Балтазар. Он обещал ей молиться за нее и за короля. И просил не забывать его, якоже и он будет вечно помнить самую прекрасную и самую добродетельную из всех верующих во всем краю… Моника пообещала, что не забудет никого из людей, живущих в замке, и замолвит за них словечко у короля, чтобы он не оставил своими милостями это ласточкино гнездо в скалах, из которого она вылетела…

При ее отъезде торжественно зазвонили в замковый колокол. Она слышала его еще долго, когда кавалькада уже приближалась к долине. С юга ее приветствовала наваррская равнина Рибера, с широкими реками и солончаками. Из вечнозеленого царства вступала она в землю, где все было желтым и серым. И синее небо, которое она привыкла видеть над головой, сменилось раскаленным белесым туманом. Вдали уже были видны башни и крепостные стены Памплоны, где ей предстояло стать королевой.

Король Тибо, который вышел ей навстречу, был так очарован ее красотой, что в тот же день отпраздновал свадьбу, без гостей и без застолья, при свете свечей в седом костеле, где были лишь два свидетеля. Но жену он получил самую красивую и самую добродетельную из всех, что когда-либо рожала земля. Главное ведь не свадьба, а невеста.

И они любили друг друга нежно и сладостно целый год. И даже мысли не было у них о детях, до того они были счастливы вдвоем, молодой король и его красавица жена, рыжеволосая и зеленоглазая королева Наварры Моника. Молва о ней разнеслась по всему свету, и многие короли и князья приезжали из соседних стран, чтобы взглянуть на нее хоть глазком. Но король оберегал ее ревниво, отговариваясь перед гостями ее нездоровьем.