Избранное - [267]

— Придет через час. Он на винограднике, — был ответ.

Но нищенка не ушла. Она села перед домом на тумбу, обтесанную в виде виноградной кисти, и тихонько стала ждать. Девочка уселась наземь и принялась играть в камешки, как играла дома, в Хоустнике.

Вскоре Аполлена увидела приближающегося к дому Рамю-Лорана. Он заметно раздобрел, и седины в голове прибавилось. Сердце ее не дрогнуло. Но следом за отцом бежал мальчик… Ее дитя, ее сын, к которому она вернулась.

Мужчина и ребенок ступили на порог дома. Женщина встала и сделала за ними несколько шагов. Споткнувшись, ребенок задержался и заметил нищенку. Он внимательно на нее посмотрел, вдруг испугался и хотел убежать, но Аполлена крикнула:

— Пьер!

Мальчик повернулся и с вопросительным видом приблизился к незнакомой женщине, позвавшей его по имени. Но тут Рамю-Лоран окликнул сына:

— Поторопись, скоро обед!

Мальчик убежал, но Аполлена бросилась за ним в знакомые ворота, из которых так часто выходила веселая и счастливая. Она схватила мальчика за руку. Прижала его к себе и начала целовать. Яна, впервые увидев, что ее мама целует чужого ребенка, дернула Аполлену за юбку и заплакала. Тут вернулся Рамю-Лоран. С минуту разглядывал он эту женщину с детьми — и узнал ее. Он побледнел, провел рукой по лбу, хотел что-то сказать… Аполлена умоляюще смотрела на него, а рука ее быстро и нервно гладила темные волосы сына.

— Чей это ребенок? — спросил бургомистр города Бона, показывая пальцем на маленькую Яну. — Мой?

Аполлена покачала головой.

Бургундец покраснел и поднял кулак:

— И ты осмелилась, прелюбодейка, войти в мой дом? Я давно оплакал твою смерть, когда ты исчезла ночною порой и все решили, что ты утонула в реке… А ты жива и свой грех таскаешь с собой! Уходи!

— Не уйду от своего ребенка! — вскричала Аполлона, ухватив мальчика за плечо.

Рамю-Лоран оторвал мальчика, которому вдруг стало так хорошо от прикосновения руки этой женщины, и сердито прогнал сына домой. Женщине же крикнул:

— Уходи, или я спущу на тебя собак!

Аполлена строптиво посмотрела мужу в глаза, собираясь пройти в дом. Он ударил ее в грудь. Аполлена вскрикнула. Муж ударил ее второй раз и, схватив за плечи, вытолкал за двери. А перед домом уже глазели лавочники, услышав шум, стояли какие-то женщины, которые под крик разъяренного мужа с радостью дали волю своим языкам, толкуя о грязных потаскухах, которых в эти военные времена множество развелось по дорогам; появились какие-то черные монахини, вслед за ними широким шагом приблизились два тощих монаха. Монахини пальцем показывали им на женщину, которая, пошатываясь, пятилась из дверей дома. Маленькая Яна громко плакала и звала маму на чужом языке, которого здесь никто не понимал.

Но тут уже бургомистр Рамю-Лоран, возвышавшийся надо всеми с порога дома своего, закричал, призывая стражников. Площадь замерла, тишина нарушалась только горестным плачем девочки. Сбежались стражники, что шатались по рынку среди пустых уже лавок, и бургомистр указал им на женщину с ребенком:

— Я, Кристоф Рамю-Лоран, супруг этой женщины, приказываю вам именем закона нашего города выгнать за городские ворота прелюбодейку, которая сбежала из моего дома и вернулась сегодня с чужим ребенком. Гоните ее!

Аполлена взяла девочку и хотела уйти. Но тут один из монахов преградил ей путь и принялся читать пространную проповедь о том, что грешной прелюбодейке негоже поручать дитя, ибо оно чисто сердцем и невинно душой. Стало быть, следует немедленно отобрать у нее ребенка и отдать добрым монашкам, чтобы девочка своим служением богу искупила грех распутной матери.

Выпрямившись, Аполлена крикнула:

— Заткни свой грязный рот, монах! Это мой ребенок, и я его никому не отдам, пока жива!

Монах глянул на бургомистра, монашки приблизились к ребенку, а стражники, которым Рамю-Лоран сделал знак, схватили Аполлену и нанесли ей первый удар. После чего под смех толпы удары посыпались градом на ее спину и голову. Монахини вырвали маленькую Яну из рук матери и унесли. Монах громко читал «Отче наш», повторяя слова об отпущении грехов наших, бургомистр Рамю-Лоран, упершись левой рукой в бок, правой сделал знак толпе расходиться. Под ударами стражников Аполлена бежала по улице к городским воротам. Платье ее сорвали со спины и с груди, кровь текла из рассеченной кожи, растрепанные волосы, мокрые от кровавых слез, закрывали ей лицо. За воротами она упала и так пролежала до рассвета следующего дня. Очнувшись, встала и поняла, что может ходить. И пошла — сгорбясь, волоча ноги, пошла по той же дороге, по которой несколько лет назад мчал ее на коне прелестный чужестранец.

Через много дней она дошла до той горной деревушки над городом Фрайбургом, где когда-то состоялась ее вторая свадьба. Капеллан, совершивший тогда обряд, стал настоятелем церкви, в которую она теперь не осмеливалась войти. Нищенка попросила в доме священника кусок хлеба и села на пороге, поджидая его возвращения. Увидев его, Аполлена встала на колени в пыль и, перекрестившись, попросила исповедать ее. Священник пригласил ее на послеполуденный час в церкви. Она вошла туда, где освящен был ее грех… На коленях проползла от дверей до самой исповедальни. И там призналась, что повинна в грехе двоемужества и что брак, положивший начало этому греху, благословил сегодняшний ее духовник. Припомнил священник бракосочетание, и страх заговорил в нем. Он не знал, что делать. А женщина молила его отпустить ей грех и предать светским властям. Она все расскажет судьям и будет рада подвергнуться наказанию за свое преступление. Ибо ничего не осталось на свете, чего бы она желала.