Избранное. Из гулаговского архива - [63]

— Мы не нуждаемся в фантазии. Мы трезвые люди. А хиросимский ужас — дело рук ваших союзничков.

Гость изумился и неторопливо сказал:

— Кстати, в тот момент вы были чрезвычайно довольны этим делом.

— Клевета! Мы всегда протестовали.

Гость безнадежно пожал плечами:

— Очень жаль, что вы не нуждаетесь в фантазии… И очень жаль, что с вами нельзя договориться даже на вашем родном языке. Оспаривать вас, приводить логические доказательства — бессмысленно, и все же я попытаюсь в последний раз.

Гость, видимо, решил говорить очень примитивно и очень резко:

— После двух десятков атомных бомб все полетит к черту: и коммунизм, и капитализм. Поняли? Жалкие остатки людей уползут в пещеры, если какие-нибудь пещеры сохранятся. Поняли?

— Марксизм и ленинизм бессмертны, — упорно заявил хозяин.

Гость откинулся на стуле и поправил воротник своей крахмальной рубашки: его душило.

— Ну, разве это не религиозная вера? Марксизм и ленинизм бессмертны. Где они будут бессмертны? На небесах? Вы слышали, что я вам сказал? Вообще, умеете вы слушать, а? Извините за грубость. Первобытной орде ленинизм нужен так же, как древним египтянам, например. Человек забудет о происхождении огня… — гость рассмеялся. — Огонь слишком уж испугал его. Человек станет пожирать сырое мясо и сырые коренья.

— Этого не может быть, — категорически отрубил хозяин. — Это ваша атомная паника, атомная истерия, выгодная вашим монополистам.

Гость, видимо, крепился. Он внешне спокойно спросил:

— А что будет, по вашему мнению?

— Ну, конечно, большое бедствие, колоссальный ущерб в материальной и людской силе во всем мире… Ну, частичная гибель земной поверхности, кое-где невозможно будет насаждать сельское хозяйство и промышленность. Но и после атомной войны, как после всякой войны в наше время — таков закон истории, — многие страны окажутся в социалистическом мире, а возможно, что и весь мир.

— Ваше превосходительство, вы здоровы? У вас нормальная температура?

— Так же, как и у вас, — ухмыльнулся хозяин.

Я прочла мысль, проскочившую у него в голове: «Вот как я его допек!» И голова снова опустела.

— У вас есть много людей, зараженных лучевой болезнью. Вы знаете об этом результате ваших испытаний на собственной территории?

— Клевета, — искусственно зевнул хозяин. На этот раз в его голове проскользнула, словно крыса, мысль трусливая и жестокая: «Говорил, что, кроме карантина, надо более радикальные меры принять. Ясно было, что пронюхают. История неприятная. Надо было их поскорее ликвидировать, а участки эти огородить, будто бы для строительных целей, что ли».

А гость, глядя на хозяина и тоже чуть ли не читая его мысли, говорил тихо, но значительно:

— Все мы, правительства великих держав, дешево стоим… В частности, и наши буржуазно-демократические заправилы, как у вас выражаются, далеко не образцы человеколюбия, нравственности и мудрости. Мы глупцы и насильники, — сказал он с силой, — но в некоторые моменты нужно уметь отказаться от себя. Сделаем это: и вы, и я. Сейчас вопрос не в том, кто — кого, а в том, существовать ли миру. Неужели эта мысль ни разу не встревожила вас?

— Эта мысль обреченного класса, а мы будем существовать, несмотря ни на что, — и хозяин с торжеством взглянул на гостя.

Гость поднялся. Он уже не хотел скрывать презрительного раздражения и насмешки:

— Шестьдесят с лишним лет прожил я на свете, перевидал много крайне оригинальных людей, занимавших крупные посты в управлении государствами, но таких, как вы, я еще не встречал, и никогда не поверил бы, не допустил бы мысли, что люди, государства, а может быть, и сама планета могут погибнуть от странной мистической одержимости. Теперь я склонен видеть в этом волю провидения. Разумный идиот изобрел верную, непреодолимую и страшную смерть, идиоты неразумные пустят ее в ход… Вы первые в будущей войне примените термоядерное оружие.

— Если вы пойдете на уступки, если не будете ставить неприемлемых условий для того, чтобы решить проблему разоружения, войны не будет и атомку можно будет уничтожить, — сказал хозяин.

Гость рассмеялся над хозяином, над собой, над страшной нелепостью страшного и смешного разговора.

— Мы ставим условия. Вы ставите условия. Мы делаем вид, что управляем государством, служим родине и народу. Вы делаете вид, что управляете и служите. Так без конца.

Хозяин не утерпел:

— Вы, буржуазные политики, служите монополиям, а не народу.

Гость снова невесело рассмеялся:

— Ваше превосходительство, выскажу вам свое личное мнение. У меня личных мнений очень много. Все политические системы далеки от совершенства, и всегда они были такими. Угнетенные и порабощенные восставали, отдавали жизнь за то, что считали всеобщим благом и справедливостью… И никогда они не достигали ни того, ни другого. Менялись политические системы, зарождались новые социальные формации… да и такие ли уж новые? А угнетение оставалось угнетением, разве что оно тоже принимало новые, более замаскированные формы. Ваша революция исключением не является. Волей обстоятельств ваша революция достигла того, что было достигнуто очень давно: народ ваш разделился на массу порабощенных и касту привилегированных. И масса, и каста лишены возможности мыслить. Масса боится мысли, потому что мысль вызывает еще большее угнетение и преследование. А каста опасается мысли, потому что бережет свои привилегии. А вы, правящие круги, или отчаянно, безумно заблуждаетесь, или отчаянно, безумно лжете. В том и в другом случае голос здорового разума для вас недоступен, никто ничего не сможет вам доказать. Унификация, усовершенствованное насилие, духовное рабство, всеобщая ложь, трусость и всяческая деградация — вот дары, принесенные вами человечеству под знаменем, под священной хоругвью ваших пророков.