Избранное - [164]
— Записали в решении требование — упорядочить систему показателей. Решение половинчатое, но все-таки сдвиг. И еще — повысить нормативную стоимость обработки. Дичь ведь: ткань стоит восемьдесят рублей, а пошив — четыре рубля. Они и горят!
— Да, соотношение с перекосом, но нормативная стоимость утверждена, — и мы с неохотой идем на повышение: надо повышать цены, а мы за стабильность цен.
— Два рубля! Всего на два рубля повысить нормативную стоимость, покупатель это и не заметит, зато улучшится качество. Все к этому! — взволнованно говорил Хрусталев.
— Производительность, производительность, голубчик! Найдите нам показатель вместо вала — в ножки поклонимся! Что взять за основу отсчета?
— Конечный рубль!
— Идея реформы середины шестидесятых… Но в ней не продумана проблема всеобщей занятости. Сейчас же мы испытываем постоянную нехватку рабочей силы.
— Я думаю, что фактически нехватки нет. Теперь я сошлюсь на производительность: низка. И если б каждый работал в полную силу…
— А у них либо на покупателя работай, либо на систему показателей… — подытожил Хрусталев.
— Н-да… У нас этой проблемы нет, — улыбнулся хозяин.
— Да, но мы не прояснили, как вы платите мастерам, корифеям? — спросил Хрусталев.
— А ставки…
— Ставки? То есть оклад?
— Была дискуссия в печати. Следили? Ответил член Госкомитета. Его шибанул корреспондент. Отмолчались, а ставки выделили. Не скажу много — две десятых от общего фонда, но кое-что. Рабочим. Для тех, чей труд не поддается нормированию, практически тузам.
— Две десятых! Ну хоть бы один процент! Нет. Нет масштабного мышления! И в каких пределах?
— До двухсот рублей. Ну уж тут мы сами как-нибудь распорядимся. К этим двумстам да прогрессивно-премиальную и применим, совсем неплохо получится, вернее сказать — получается. Но мы и на моральное поощрение нажим делаем — особые пропуска, портретная галерея в нашем музее…
— О чем говорить! У вас поставлено дело, я все-таки почти неделю наблюдал, сравнивал. Мы считаем, что еще пока мало успели. Работаем, стараемся!
В последних словах Хрусталев уловил иронические нотки, нахмурился, но, вглядевшись в лицо собеседника, которое теперь напоминало ему лицо мхатовского Москвина, углядел в нем приятное простодушье. Или, может, это была игра?
— Стараемся держать, как же! — повторил Порфирий Юстинианович уже другим тоном и после паузы сказал то, что, очевидно, уже готовился сказать: — Кадровая политика — это у нас первая забота. — Он помолчал, улыбнулся. — На Руси… кстати, там не все плохо было… Так вот, в стародавние те времена разрыв в оплате низшего разряда и высшего имел соотношение один к семи! А сейчас хорошо, если один к двум.
Хрусталев явился домой в двенадцатом часу и стал звонить Феде. И лишь услышав сонное «алло», вспомнил, что решил выдержать характер.
16
Месяц спустя Федор Аниканович был утвержден в новой должности и занял огромный кабинет на одном этаже с генеральным директором. Первое изменение, которое заметили окружающие, состояло в том, что Федя стал медленней говорить и ходить. Он как бы постоянно сдерживал себя. И поворачивался медленно, со значением. Но был подчеркнуто вежлив и прост со старыми сослуживцами — как будто ничего не изменилось и он так же доступен. Вообще все прошло отлично. Подчиненным представлял его сам генеральный, и Федя весь с головой ушел в работу. В общих чертах работа была знакома, дело налажено. Людей он знал, энергия в нем кипела. Скепсис, разумеется, был забыт, и Федя с неделю принимал поздравления знакомых сослуживцев. Остров и тот поздравить зашел! Понятно… По его заказам цехи опытного производства изготовляют аппаратуру. Теперь все завлабы у Феди в руках. Работать можно. Должность нелегкая, но… на виду, по крайней мере.
Одно лишь весьма огорчало Федю: одновременно с новым назначением он не был введен в ученый совет. Правда, его предшественник Глебов тоже не был членом совета, но он не имел ученой степени. Зато предшественник Глебова точно входил в ученый совет. Могли б и Федю ввести… Ведь он занимает во ВНИИЗе должность более высокую, чем многие члены ученого совета. И Федя решил, что если ставить вопрос об этом, то только сейчас, на первых порах как раз удобно. Однако к генеральному он решил не идти. Тот просто не понял бы его, то есть понял бы не так, как это нужно. Еще глупей было идти к заму по науке — Шашечкин сейчас бы приписал ему карьеризм, анархизм или еще что-нибудь. Он пошел к первому заму Александру Николаевичу, человеку новых веяний, который был за Федю уже потому, что тот новый, сравнительно молодой и явно не бурбон.
— Как? А разве ты еще не член совета? — удивился первый зам, но в тоне его сквозила ирония. И это не понравилось Атаринову. Не мог же председатель совета не знать своих членов. К чему этот цирк? Федя холодно пожал плечами. — Нет, надо ввести, и непременно. Непременно! — воскликнул Александр Николаевич. — Вот мы сейчас поручим это Тихону Ивановичу — старик дело знает. Субординация, брат! Ничего не поделаешь.
И прежде чем Федя успел возразить, Александр Николаевич снял трубку и, нажав кнопку, соединился с заместителем по науке. Федя слышал лишь то, что говорил хозяин кабинета.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.
«…Желание рассказать о моих предках, о земляках, даже не желание, а надобность написать книгу воспоминаний возникло у меня давно. Однако принять решение и начать творческие действия, всегда оттягивала, сформированная годами черта характера подходить к любому делу с большой ответственностью…».
В предлагаемой вниманию читателей книге собраны очерки и краткие биографические справки о писателях, связанных своим рождением, жизнью или отдельными произведениями с дореволюционным и советским Зауральем.
К концу XV века западные авторы посвятили Русскому государству полтора десятка сочинений. По меркам того времени, немало, но сведения в них содержались скудные и зачастую вымышленные. Именно тогда возникли «черные мифы» о России: о беспросветном пьянстве, лени и варварстве.Какие еще мифы придумали иностранцы о Русском государстве периода правления Ивана III Васильевича и Василия III? Где авторы в своих творениях допустили случайные ошибки, а где сознательную ложь? Вся «правда» о нашей стране второй половины XV века.
Джейн Фонда (р. 1937) – американская актриса, дважды лауреат премии “Оскар”, продюсер, общественная активистка и филантроп – в роли автора мемуаров не менее убедительна, чем в своих звездных ролях. Она пишет о себе так, как играет, – правдиво, бесстрашно, достигая невиданных психологических глубин и эмоционального накала. Она возвращает нас в эру великого голливудского кино 60–70-х годов. Для нескольких поколений ее имя стало символом свободной, думающей, ищущей Америки, стремящейся к более справедливому, разумному и счастливому миру.