Избранное - [43]

— Чего вы, собственно, хотите? — спросила Елена Дмитриевна, не отрывая глаз от заявления.

— Получить свои документы.

— Какие документы?

— Аттестат, метрику…

Карандаш вдруг перестал качаться между ее пухлыми пальцами — настолько неожиданным для нее был его ответ. При таких конкурсах нашелся студент, желающий уйти из института…

— Что ж, хорошо! — Карандаш опустился на заявление красным концом, а это означало, знал Алик, что просьба удовлетворена.

— Как поживает отец? — спросил майор, закончивший долгий разговор по телефону. — Передайте ему привет. Это сын Веньямина Захарьевича, — сообщил он Елене Дмитриевне.

— Погодите! — Она взглянула на заявление и подняла на Алика холодные серые глаза. — Сын Веньямина Захарьевича? Что же это вы вдруг решили забрать документы? Вам не нравится наш институт?

— Я решил уехать, работать.

Елена Дмитриевна повернула голову к майору.

— Веньямин Захарьевич никуда не уезжает, так что без заведующего военной кафедрой мы не остаемся, — ответил майор на ее недоумевающий взгляд. — Вы знаете, где находится партком? — обратился он к Алику. — Подождите меня, пожалуйста, там, я сейчас приду.

— А мое заявление?

— Все будет в порядке.

Еще и сейчас, когда заявление уже было подано, Алику все не верилось, что он покидает институт. Ему трудно было представить себе, что в один из ближайших дней сядет в поезд, поезд отойдет от перрона, мимо окна пронесутся высокие платформы, уютные зеленые вагоны электрички; что, возможно, уже на этой неделе проснется не в своей комнате с голубыми обоями и со спадающими до самого пола гобеленовыми портьерами на окнах, не на широком чешском диване, а где-то в холодной, неуютной каморке, на узкой железной койке, где до него, вероятно, спало бог весть сколько людей; что в кафельной умывальной его не будет дожидаться готовая ванна, в столовой не будет дожидаться завтрак, никто не будет стоять над ним и просить, чтобы он выпил еще чашку кофе, съел еще апельсин; что вместе с перроном исчезнут и эти широкие мраморные ступени, по которым десять раз на дню взбегал и спускался, девятая аудитория с висячими балкончиками, похожими на ложи в театре, длинный и светлый коридор, где он сейчас бродил; что в один из ближайших дней уже не сможет сесть в двадцатый троллейбус, идущий в Мневники… А зачем ему, собственно, ехать туда? Все, что Шева могла ему сказать, она уже сегодня сказала. Все ли?

Восстановить в памяти подробности сегодняшней встречи с Шевой Алик не успел — по лестнице поднимался Вадим Тимофеевич.

Майор пригласил его в кабинет и усадил против себя за стол. Трудно было догадаться, что мог он такого рассказать Елене Дмитриевне о нем, об Алике. Появление Вадима Тимофеевича в приемной как раз в ту минуту, когда подошла его очередь, и то, что майор попросил его зайти в партком, вызвало у Алика подозрение, что майору все известно. Кто мог ему рассказать, если не Борис?

— Вы обедали сегодня?

Алик оглянулся, как бы надеясь увидеть кого-нибудь позади себя. Все еще не уверенный, что вопрос обращен к нему, он спросил:

— Кто? Я?

Зазвонил телефон. Алик выждал, пока Вечеря закончил телефонный разговор, и, нахмурив лоб, ответил:

— Да, я уже обедал.

— Все равно, все равно…

Было впечатление, что слова «все равно, все равно» не имеют ни малейшего отношения к тому, обедал Алик сегодня или не обедал. Скорее всего, это было связано с разговором майора по телефону, а может быть, с тем, что он заносил в эту минуту на листок настольного календаря. И так как Алик находился в том состоянии, когда все становится подозрительным, у него вдруг вырвалось:

— Смогу я сегодня получить свои…

— Одну минуту. Только позвоню домой.

И в этом готов был Алик усмотреть подтверждение того, что майор собирается сообщить ему нечто очень важное и ищет разные предлоги, чтобы оттянуть разговор.

— Как назло никого нет дома. Опять, вероятно, задержались на заседании. Ох уж эти мне заседания. Но ничего, — он положил трубку на рычаг и поднялся, — пошли! Картошку чистить умеете? Надеюсь, вы не из тех молодых людей — обладателей постоянных столиков в «Арагви» или «Савойе», проштудировавших меню ресторанов основательней, чем таблицу умножения. Конечно, котлеты де-воляй и цыплята табака вкуснее сухой пшенной или перловой каши, за которой нам в вашем возрасте приходилось подолгу простаивать в очереди. А запить стаканом кофе-гляссе, разумеется, гораздо приятнее, чем прихлебывать полусладкий чай, попахивающий дымом и горелой хлебной коркой… Ну, а выстоять длинную очередь, чтобы размешать остывший стакан чаю кривой жестяной ложечкой, привязанной к чану… Но мы никогда не придавали этому особенного значения.

Выйдя на широкую и шумную Моховую, Вадим Тимофеевич спросил:

— Подъедем или пройдемся пешком? Я живу в районе площади Пушкина — минутах в двадцати — двадцати пяти отсюда.

И снова завел с молчаливым задумчивым Аликом разговор, не имевший ни малейшего отношения к заявлению, оставленному на столе директора.

— Посмотрите-ка только, какая очередь выстроилась к троллейбусу. Так и подмывает спросить у того молодого человека, куда он едет? Уверен, не дальше Никитских ворот. Когда я в троллейбусе или автобусе вижу молодого человека, на котором уже не застегивается пиджак, мне хочется высадить его и скомандовать — шагом марш!