Избранное - [17]

Моцарт прикусил губу. Иозефа вмешалась умиротворяюще:

— Шевалье еще ни словом не упомянул, где он изволил остановиться. Хочу надеяться, что, несмотря на отсутствие графа, шевалье ни в чем не терпит недостатка.

— Я не жалуюсь, — ответил Казанова, не преминув глубоко вздохнуть. — Впрочем, ничего особенного ждать не приходится.

— У меня до сих пор сохранились самые лучшие воспоминания о ливреях Туновой челяди, — резко вставил Моцарт из своего угла.

Казанова удивленно повернул голову.

— А, композитор, — небрежно сказал он. — Дозволено ли будет спросить, в каком флигеле он квартировал?

Тут вмешался Душек:

— Путешествие всегда связано с известными неудобствами. Впрочем, граф безмерно сожалел, что судьба отняла у него возможность самолично оказать гостеприимство знаменитому гостю. Я слышал это из его собственных уст. Однако шевалье поймет: приглашение их величеств. Не то он уже хотя бы ради Моцарта…

К счастью, явился слуга с освежающими напитками и сладостями. Казанова, вторично почувствовавший себя оскорбленным, отказался с раздражением:

— В моем возрасте даже при хорошем желудке не следует есть больше одного раза в день.

Он скрестил все еще стройные и безупречные ноги в черных шелковых чулках, чтобы дать обществу возможность полюбоваться блестящими пряжками из поддельных бриллиантов на подвязках.

Мицелли, которую не «волновали памятники старины», но которая тем не менее не сводила глаз с Казановы, вдруг произнесла нежным голосом:

— Не пристало мужчине, подобному вам, мужчине в расцвете сил, ссылаться на свои годы.

У да Понте отвисла челюсть, но по желтому морщинистому лицу Казановы разлился румянец. Казанова был умиротворен. Почти не разжимая губ, чтобы не показывать беззубые десны, он сказал:

— Дорогая моя, с моей стороны, это, разумеется, преувеличение. Прошу вас дать мне какой-нибудь из этих засахаренных плодов.

Мицелли, награжденная благодарным взглядом Иозефы, протянула ему глазированный ломтик ананаса. Казанова взял ломтик и при этом коснулся ее руки кончиками своих пальцев.

— Милостивая государыня изволит быть актрисой? — спросил Казанова, хотя и без того знал, в чьем обществе находится. Он отщипнул кусочек ананаса и протолкнул его сквозь стиснутые губы.

— Певица, — ответствовала Мицелли. — В труппе господина Бондини.

— И вы будете петь в опере господина Моцарта?

— Буду, — сказала Мицелли. — Я пою партию доньи Эльвиры.

Казанова воспользовался случаем сказать любезность Мицелли и одновременно поквитаться с Моцартом.

— Тогда я появлюсь завтра вечером в ложе, чтобы насладиться вашим пением.

Сапорити, которая без устали работала челюстями и не замечала ничего, кроме тех лакомств, что разносил слуга, бросила торжествующий взгляд на своего недруга Моцарта. Тот усмехнулся. Его восхитило, как изысканно Казанова ухитрился нанести ему оскорбление.

Вообще известная скованность, поразившая общество с приходом Казановы, мало-помалу ослабела. Что до самого Казановы, он забыл об окружающих и сосредоточил все свое внимание на Мицелли. Он справился, замужем ли она, и был обрадован отрицательным ответом. Покуда он беседовал с ней о музыке — разумеется, за вычетом Моцартовой, — да Понте наклонился к уху Душека и шепнул:

— Чтобы последний разок потешить старого повесу, она готова…

Подошедшая Иозефа не дала ему кончить.

— Я прямо вне себя, — сказала она. — Какая блажь взбрела в голову Бондини?

Супруги Бондини стояли подле Моцарта и что-то ему втолковывали. Моцарт внимал им с веселым и рассеянным видом, теребя белое кружево своих манжет.

— Неужели ты не можешь войти в положение? — причитала Тереза. — Своим легкомыслием ты все погубишь.

— Но она уже готова. Чего вы от меня хотите, детки? — успокаивал их Моцарт.

— Готова в уме! — горячился Бондини. — А на бумаге нет ни строчки. Вольфганг, душенька, — тут он попытался воззвать к голосу разума, — допустим, ты возьмешь себя в руки и кончишь ее до завтрашнего полудня, но ведь надо еще пройти отдельные партии, и увертюру отрепетировать тоже надо.

Моцарт рассмеялся.

— Чья это, собственно, опера? Ваша или моя? Так что успокойтесь и не лишайте меня последнего удовольствия. Если я поздно вечером сяду за работу, переписчик сможет получить ее завтра утром. На худой конец, наши разбойники могут петь и с листа.

Вмешалась Сапорити.

— Само собой, — воскликнула она и закинула голову, отчего сзади на шее у нее образовалась складка жира. — Если же ноты упадут с пюпитра, виноваты окажутся певцы, музыканты и персонал театра.

— Уймись, Рези, — рассмеялся Моцарт. — Ты не на репетиции. Неужели ты ничуть не жалеешь бедного изнуренного музыканта?

Сапорити презрительно пожала плечами.

— Жалеть вас, господин Моцарт? Вы меня тоже не жалеете. Не будь вашего искусства, ради которого я готова на все, вам пришлось бы поискать другую донну Анну.

— Тысяча чертей! — Моцарт прищелкнул языком и скрестил руки на груди. — Как вас понимать — это выпад или комплимент?

— Решайте сами! — Сапорити бросила на него вызывающий взгляд.

— Ну, тогда я сочту это за комплимент. — Моцарт рассмеялся, обнажив в улыбке белоснежные зубы. — Между прочим, первый комплимент, которого я удостоился от вашей милости.