Избранное. Фреска ; Лань ; Улица Каталин - [22]

4

Болтовня Жужанны и старухи доносилась через открытую дверь веранды; Приемышу скоро надоело их подслушивать. Он решил, что до обеда никому не обмолвится о приезде Аннушки. Раньше времени говорить не стоит. К обеду и Папочка выползет из своего вдовьего затворничества, да и красный поп заявится домой. Нашел подходящее время околачиваться в Совете! Вот уж надуется, как мышь на крупу, когда узнает, что Аннушка все-таки приехала. Никто в этой семейке ни черта не смыслит в психологии. С полным душевным спокойствием порешили на том, что приличия ради известят о смерти всю родню, стало быть, Бабушку и блудную дочь, и пребывали в идиотской уверенности, что стыд помешает неугодным родственникам заявиться на похороны. Вчерашний приезд старухи взбаламутил весь дом. Папа явно чувствует себя не в своей тарелке, дергается и не переставая грызет кончики усов. Веселенькие похороны наклевываются, только бы не затянули слишком долго. К пяти ему надо успеть на собрание, и все у него будет в ажуре, если только у старика Такаро Надя хватит совести обуздать свое красноречие. Да и то правда — мало чего хорошего можно сказать о Мамочке, а плохое кто же станет поминать у могилы!

Приемыш не напрасно двадцать лет проторчал в этом доме; он настолько хорошо изучил обороты, стиль и композицию церковных проповедей на все случаи жизни, что не задумываясь мог бы заранее накатать надгробное слово усопшей. Такаро Надь, этот старый дурень, под занавес еще и расхлюпается — идеальный священник, от собственной проповеди способен расчувствоваться и пустить слезу. Собрание начнется в пять, пожалуй, он выкроит время, чтобы с похорон вернуться домой вместе со всеми и с полчасика провести в кругу скорбящей семьи, а там уж как-нибудь да найдет предлог улизнуть. Собственно говоря, он ничуть не волнуется, момент сейчас самый благоприятный, в позапрошлом году он и думать не смел о том, чтобы подать заявление в партию. Хватало ему всяких неприятностей от этой въедливой Бозо, тогдашнего партийного секретаря. Но теперешний их секретарь — это же золото, а не человек, добряк попался, каких поискать. Ударят его по правой щеке, он и левую норовит подставить, не в пример Папочке: этот святоша, когда разозлится, лупцует почем зря. Но у Саболча Сабо, похоже, его секретарское терпение не знает границ. Ничего себе имечко, язык сломаешь, может, оттого он и заделался таким всепрощающим. Саболч Сабо. Черт-те что!

Не трудно будет подстроиться под коммунистов, думал Приемыш, и вообще сейчас самый удобный момент податься в партию. Определенно сентябрь этого года богат событиями. Папочка себе в утешение может всласть мусолить Священное писание; Мамочка наконец-то упокоится с миром, домой возвращается Аннушка, старая карга заявляется на похороны, а он, Арпад, вступает в партию. И пусть этот красный псих Ласло Кун заткнется, если сам раньше всех в борцы за мир записался, можно сказать, именно он и заварил всю кашу. Конечно, самое потешное, что Ласло Кун всерьез относится к этой своей деятельности. Какой только ерунды не мелет этот трепач о борьбе за мир! А кому от этого польза, скажите на милость?

Сколько он себя помнит, ему, Арпаду, никогда не жилось так интересно и беззаботно, как в те развеселые деньки, когда подступил фронт, тогда все в городе стояло вверх дном, и дома тряслись как параличные под пушечный грохот: Этой осенью сравнялось десять лет с той поры, как здесь прокатились бои. Ему тогда было четырнадцать, и чтобы чего-то бояться, у него, подростка, и в мыслях не было. Янка, стиснув руки, шпарила «Отче наш», забившись в подвал. Папочка белый как мел читал Библию, Ласло Кун, напоминающий карикатуру на библейского пророка, отправлял службу в единственном на всю улицу бомбоубежище; тетушка Кати забилась под перину, и никакими уговорами ее нельзя было оттуда выманить, Анжу целые дни напролет копал ямы и буртовал разные овощи; Аннушка же, не шелохнувшись, часами простаивала в подворотне и прислушивалась к звукам внешнего мира, как будто от услышанного зависела ее жизнь. Ну, а он, Приемыш, беззаботно насвистывая, слонялся по двору или забирался на чердак и оттуда следил, как, пролетая над городом, самолеты избавляются от своего опасного груза, как бомбы, описав дугу, со свистом устремляются вниз, а на месте их падения вздымаются столбы дыма и пламени. Чего тут, спрашивается, было бояться? Да он едва мог дождаться налета, чтобы первым выскочить на улицу и нахватать побольше разбросанного барахла! Случалось ему заглядывать в лавки, где занимался пожар, и он не трусил. Зато, святые угодники, чего только не притаскивал он домой! «Христианская душа в этом отроке!» — изрекал Папочка. Это точно: уж чего другого, а христианского духа в нем всегда хватало с избытком. Сроду не жилось ему так вольготно, как в те благословенные недели, успевай хватать, что плохо лежит. А когда подходили русские, только этой дурище Янке заранее мерещились всякие страхи. Стоило поглядеть на этих баб — ни дать ни взять ряженые: Янка обмотала голову каким-то старушечьим платком и вымазала сажей лицо, а тетушка Кати напялила на себя все свои одежки — не ровен час, солдаты чего прихватят! Нет, по нему, так война — развеселое времечко и куда как занятное! В жизни своей он столько не потешался. Один Ласло Кун чего стоит, лопнешь со смеху, как вспомнишь: однажды ночью в разгар боев Ласло Кун собственноручно намалевал на воротах альфу и омегу, огромные буквы, выведенные масляной краской. Сначала он хотел, чтобы Аннушка это сделала, но Аннушка чертыхнулась и запустила кистью в рожу Ласло Куну. Их дом со знаком ангела на воротах походил тогда на пристанище святого семейства по пути в Египет. Хороши бы они были со своей альфой и омегой, если бы не он, Приемыш; утром он выскочил тогда спозаранку и рядом с тарабарщиной Ласло Куна мелом начертил на воротах преогромный крест. Просто диву даешься, как по-идиотски вели себя все эти люди! Папа, в ком пропал незаурядный актер, встретил русских в полном парадном облачении, седые волосы, выбиваясь из-под парчовой шапочки, волнами ниспадали на плечи, одной рукой он вздымал Библию, а другой — неведомо зачем, держал сосуд для причастия. Русские, бесхитростные души, кровь господню выпили до капли, а сосуд, как видно, был им без надобности.