Избранное - [7]

Так может быть, что ноги стерты в кровь,

А может быть, летишь ты ветерком в пролетке,

На ней ты можешь встретить жизнь и смерть или любовь,

И можешь плакать и смеяться ты при той находке.

На ней все можешь ты в минуты потерять,

А можешь все приобрести по божьей воле,

Там по потерянному можешь ты навзрыд рыдать,

Свободой наслаждаться вдруг в короткой человечьей доле.

Там можешь ты отца и мать похоронить

И с трепетом сердечным услыхать крик первенца пронзящий,

На той дороге можешь быть судьбой избит

Или избалован Фортуной прилетящей.

Ты можешь оказаться на дороге чист и свеж,

К концу же подойти и в грязи, и уставший,

Так много оскорблений получивши от невежд,

Что жизнь считать ты будешь прожитой зазря, пустяшной.

Похоже, ненависть и клевету получишь там,

Там вместо правды и любви на той дороге боли,

А может, все твои грехи Господь расставит по местам,

И будешь счастлив ты по Божьей воле.

С дороги той поднимешь вновь и вновь,

Хотя с тобой все время будут и печали, и тревоги,

Поднимешь камни легкие названием Надежда, Вера и Любовь

Камней тяжелых ты не встретишь по дороге.

Глава четырнадцатая

Для Парфюмера – предыдущего четверостишия я не писал,

Я не имел его в виду, кровавого убийцу,

Он камня одного с дороги никогда не сдвинул и не приподнял,

Он весь в грехе, в крови проклятого витийства.

А через месяц весь оборванный он к замку подошел,

Обросший, грязный, вид почти безумный,

Другой при виде замка отступил – ушел,

Но наш убийца не был юношей благоразумным.

С собой он нес тринадцатый полупустой флакон,

В котором не хватало главного, о чем мечтал трудяга.

Он знал, что первым в мире будет он

И никогда не будет нищим бедолагой.

Неделями он только тем и жил, что наблюдал,

Как отыскать лазейку в неприступный замок.

Что девушка могла узнать его в лицо – он знал,

И не хотел тюремную решетку получить в подарок.

По вечерам отец к любимой дочке заходил,

А на ночь двери на замок крепчайший закрывали.

Кругом охрана грозная – приказ не спать им был.

За это головою собственною отвечали.

Тот замок был построен на обрывистой скале,

К нему вела единственная горная дорога,

К окну ее лишь только птица залетала в солнечной голубизне,

Отец почти не волновался – слава Богу.

Но вот однажды ночью в страхе побежал он к дочкиной двери,

В пути дрожал от проникающего страха,

И, устремившись к двери, крикнул страже: «Отвори!»

И пот по лбу и по спине, вся мокрая рубаха.

Открылась дверь скрипучая в ее покой,

Она спала – освещена луны сияньем,

Струились волосы ее роскошною волной,

Она была во сне неописуемым очарованьем.

Ушла тревога, потеплело сердце у отца, и отошла беда.

И счастье вдруг безмерное всю душу охватило.

Хотя какое-то предчувствие охватывало иногда,

И для охраны дочери он делал все, что было в силах.

А время шло – в один прекрасный день

Ключом огромным дверь открыл – о, Боже,

Лаура голая лежала – смятая постель,

Роскошных нет волос – задушена была, похоже.

В тревоге Франция – подняты города,

И потекли солдаты по ее дорогам,

Приказ – найти во что бы то ни стало подлеца,

В соборах тысячи молились, ожидая помощи от Бога.

Теперь представьте все отчаянье отца:

Любимая мертва и не вернется боле.

Убийца на свободе, радостна душа у подлеца,

А у него душа вся разрывается от боли.

А что же наш герой – где он?

А он в пути, объятый счастием безмерным,

Теперь в его 13-м флакончике тот эталон.

Которого добился все ж убийством непомерным.

Луга, поля, такая рань – такая тишь,

Душа его вся в радости трепещет, утопает.

А совесть – совесть, что же ты молчишь,

А совесть умерла, объятая гордыней. Он ее не знает.

Свершилось: во флаконе жизней сорока экстракт,

Да плюс к нему один – главнейший.

А все досталось не за просто так,

Какою кровью он добыт и головой умнейшей.

Он в роковой флакон последнюю добычу влил,

Он без дыхания упал в «нирвану».

Он понял, власть в его руках – ее добыл.

Он победитель – первый над людьми без всякого обмана.

И вдруг был окружен солдатами – куда флакон,

Тут мысль работала отчайно,

Один лишь путь куда – ох, не удобен он,

А сохранить все надо, хоть и боль необычайна.

И схвачен был, и отвезен в Париж,

Столица радостью охвачена безмерно,

Раскрыты преступления, и их не умолчишь,

И казнь будет для убийцы беспримерна.

Распнут на бревнах четырех, гвоздем прибив,

Поочередно руки, ноги, не спеша, отрубят,

Примером страшным тысячам живых,

И долго-долго казнь ту люди не забудут.

И день настал – ждут тысячи людей

Той казни беспримерной с нетерпеньем,

Повозка грязная – где он, ну, поскорей,

Убийцу пусть распнут без промедленья.

Помост, палач, топор стоймя стоит,

Крестом сколочены накрепко бревна,

И через маску черную палач глядит,

Ему не терпится казнить убийцу всенародно.

Толпа шевелится и издает ужасный гул,

Тот гул ужаснейший толпы немытой,

Тот гул плебейский, неизменный той толпы разгул,

От предвкушенья крови запаха пролитой.

Ну, что так долго – в нетерпении толпа.

Когда появится повозка – в ней убийца.

Когда топор поднимется с тем взмахом палача,

Четвертование ведь редко – может боле не случиться.

Глашатай крикнул громко, резко: «Расступись!»

Толпа отхлынула, давая ход карете,

Нет, не повозке грязной – тут ты удивись,

Роскошнейшей карете – редкостной на свете.