Избранное - [44]

Был момент перед рассветом, когда на белесой поверхности пустыни он увидел загадочную черную змейку и сердце его зашлось от радости. Потом образ Фортуны в серебряных доспехах и с обагренным кровью мечом стал понемногу тускнеть, и, хотя она направлялась к нему, ей почему-то никак не удавалось приблизиться вплотную, преодолеть с виду небольшое, а в действительности бесконечное расстояние.

Дело в том, что Филиморе слишком долго ее ждал, а когда дело идет к старости, нет больше той веры, какая бывает в двадцать. Да, слишком много лет он ждал ее напрасно, слишком много прочитано им приказов по гарнизону, слишком часто по утрам он всматривался в эту проклятую, вечно безлюдную равнину.

А теперь, когда чужеземцы явились, он явственно ощущает, что тут какая-то ошибка (но как же заманчиво во все это поверить), и она может оказаться роковой.

Между тем маятник стенных часов, висевших напротив письменного стола, продолжал перемалывать жизнь, и худые пальцы полковника, совсем иссохшие с годами, упорно протирали платком стекла очков, хотя в этом не было абсолютно никакой необходимости.

Стрелки часов приближались к половине одиннадцатого, когда в кабинет вошел майор Матти — напомнить полковнику, что пора принимать рапорты офицеров. У Филиморе это совсем выскочило из головы, и он был раздосадован: теперь придется что-то сказать людям о появившихся на равнине чужеземцах, откладывать больше невозможно, надо либо официально назвать их противником, либо обратить все в шутку, либо избрать «золотую середину» — распорядиться о мерах безопасности и в то же время показать, что сам он смотрит на это скептически и не собирается поднимать панику из-за пустяков. Какое-то решение, однако, принять следовало, и это его тяготило. Он предпочел бы выждать, совершенно ничего не предпринимая и тем самым как бы бросая вызов судьбе: пусть наконец сама сделает первый шаг.

Майор Матти с вечной своей двусмысленной улыбочкой произнес:

— Похоже, на этот раз мы дождались!

Полковник Филиморе ничего не ответил. Тогда майор добавил:

— Теперь уже показались и остальные. Идут колонной по трое, даже отсюда видно.

Полковник посмотрел ему в глаза и на какое-то мгновение испытал к майору почти что нежность.

— Вы говорите, появились и другие?

— Даже отсюда видно, господин полковник. Их уже довольно много.

Оба подошли к окну и на просматриваемом треугольнике северной равнины разглядели движущиеся черные змейки. Не одну, как на рассвете, а три; колонне чужеземцев не было видно конца.

Война, война, подумал полковник, стараясь отогнать эту мысль, как какое-нибудь запретное желание. Слова Матти вновь пробудили в нем надежду, и она наполнила его душу восторгом.

В таком вот смятении чувств полковник и появился вдруг в парадном зале перед всеми выстроившимися здесь офицерами (исключение составляли лишь дежурные караульной службы). На фоне слитного пятна голубых мундиров выделялись своей бледностью отдельные лица, которые он узнавал с трудом; юные и зрелые — все говорили ему одно, лихорадочно блестевшие глаза жадно требовали от него официального сообщения о надвигающейся опасности. Вытянувшись по стойке «смирно», офицеры не сводили с него взгляда, полного надежды, что ожидания их не будут обмануты.

В воцарившейся тишине было слышно их взволнованное дыхание. И полковник понял: он просто обязан им что-то сказать. Именно в эту минуту он почувствовал, как им овладевает какое-то новое, неудержимое чувство. К своему удивлению, сам не зная почему, Филиморе вдруг утвердился в мысли, что эти чужеземцы и в самом деле враги, вознамерившиеся нарушить границу. Он действительно не понимал, как такое могло с ним случиться: ведь всего минуту назад он был еще в состоянии пересилить искушение и не верить в это. Он чувствовал, как ему передается общее настроение, и был готов отбросить всякую осторожность и заговорить. «Господа офицеры, — скажет он им сейчас, — вот наконец и наступил час, которого мы дожидались много лет». Это или что-то в том же роде скажет он им, а офицеры с благодарностью воспримут его слова как благословение на ратный подвиг.

Он уже собирался начать свою речь, но в тайниках его души все еще что-то противилось. «Это невозможно, полковник, — говорил ему внутренний голос, — остановись, пока не поздно, тут какая-то ошибка (слишком все заманчиво, чтобы быть правдой), будь осторожен, потому что она может оказаться роковой».

И этот враждебный голос лишь усиливал тревогу.

Наконец он сделал шаг вперед, вскинул голову, как обычно, когда начинал говорить, и офицеры увидели, что лицо у него вдруг покраснело, да, господин полковник покраснел, как ребенок, потому что ему предстояло сейчас открыть тайную мечту всей своей жизни, мечту, которую он так тщательно скрывал.

Но едва лицо его покрылось нежным детским румянцем, а с губ уже готово было сорваться первое слово, как враждебный голос вновь поднялся из глубины души, и Филиморе на мгновение замешкался. И тут он услышал чьи-то стремительные шаги на лестнице, ведущей в зал. Никто из офицеров, напряженно следивших за своим командиром, ничего не заметил, но за долгие годы службы слух Филиморе до того обострился, что он мог распознать любой, даже самый слабый голос своей Крепости.