Избранное - [3]

Ведь это было так же бы смешно,

Как, скажем, биться с солнцем и луною,

Тому порукой — озеро Чудское,

Река Непрядва и Бородино.

И если тьмы тевтонцев иль Батыя

Нашли конец на родине моей,

То нынешняя гордая Россия

Стократ ещё прекрасней и сильней!

И в схватке с самой лютою войною

Она и ад сумела превозмочь.

Тому порукой — города-герои

В огнях салюта в праздничную ночь!

И вечно тем сильна моя страна,

Что никого нигде не унижала.

Ведь доброта сильнее, чем война,

Как бескорыстье действеннее жала.

Встаёт заря, светла и горяча.

И будет так вовеки нерушимо.

Россия начиналась не с меча,

И потому она непобедима!

1974 г.

ДОРОГИЕ ОКОВЫ

Россия без каждого из нас обойтись может.

Но никто из нас не может обойтись без России.

И.С. Тургенев

Париж. Бужеваль. Девятнадцатый век.

В осеннем дожде пузырятся лужи.

А в доме мучится человек:

Как снег, голова, борода, как снег,

И с каждой минутой ему всё хуже…

Сейчас он слабей, чем в сто лет старик,

Хоть был всем на зависть всегда гигантом:

И ростом велик, и душой велик,

А главное — это велик талантом!

И пусть столько отдано лет и сил

И этой земле, и друзьям французским,

Он родиной бредил, дышал и жил,

И всю свою жизнь безусловно был

Средь русских, наверное, самым русским.

Да, в жилах и книгах лишь русская кровь,

И всё-таки, как же всё в мире сложно!

И что может сделать порой любовь —

Подчас даже выдумать невозможно!

Быть может, любовь — это сверхстрана,

Где жизнь и ласкает, и рвёт, и гложет,

И там, где взметает свой стяг она,

Нередко бывает побеждена

И гордость души, и надежда тоже.

Ну есть ли на свете прочнее крепи,

Чем песни России, леса и снег,

И отчий язык, города и степи…

Да, видно, нашлись посильнее цепи,

К чужому гнезду приковав навек.

А женщина смотрится в зеркала

И хмурится: явно же не красавица.

Но рядом — как праздник, как взлёт орла,

Глаза, что когда-то зажечь смогла,

И в них она дивно преображается.

Не мне, безусловно, дано судить

Чужие надежды, и боль, и счастье,

Но, сердцем ничьей не подсуден власти,

Я вправе и мыслить, и говорить!

Ну что ему было дано? Ну что?

Ждать милостей возле чужой постели?

Пылать, сладкогласные слыша трели?

И так до конца? Ну не то, не то!

Я сам ждал свиданья и шорох платья,

И боль от отчаянно-дорогого,

Когда мне протягивали объятья,

Ещё не остывшие от другого…

И пусть я в решеньях не слишком скор,

И всё ж я восстал против зла двуличья!

А тут до мучений, до неприличья

В чужом очаге полыхал костёр…

— О, да, он любил, — она говорила, —

Но я не из ласковых, видно, женщин.

Я тоже, наверно, его любила,

Но меньше, признаться, гораздо меньше.

Да, меньше. Но вечно держала рядом,

Держала и цель-то почти не пряча.

Держала объятьями, пылким взглядом,

И голосом райским, и чёрным адом

Сомнений и мук. Ну а как иначе?!

С надменной улыбкою вскинув бровь,

Даря восхищения и кошмары,

Брала она с твёрдостью вновь и вновь

И славу его, и его любовь,

Доходы с поместья и гонорары.

Взлетают и падают мрак и свет,

Всё кружится: окна, шкафы, столы.

Он бредит… Он бредит… А может быть, нет?

«Снимите, снимите с меня кандалы…»

А женщина горбится, словно птица,

И смотрит в окошко на тусклый свет.

И кто может истинно поручиться,

Вот жаль ей сейчас его или нет?..

А он и не рвётся, видать, смирился,

Ни к спасским лесам, ни к полям Москвы.

Да, с хищной любовью он в книгах бился,

А в собственной жизни… увы, увы…

Ведь эти вот жгучие угольки —

Уедешь — прикажут назад вернуться.

И ласково-цепкие коготки,

Взяв сердце, вовеки не разомкнутся.

Он мучится, стонет… То явь, то бред…

Всё ближе последнее одиночество…

А ей ещё жить чуть не тридцать лет,

С ней родина, преданный муж. Весь свет

И пёстрое шумно-живое общество.

Что меркнет и гаснет: закат? Судьба?

Какие-то тени ползут в углы…

А в голосе просьба, почти мольба:

— Мне тяжко… Снимите с меня кандалы…

Но в сердце у женщины немота,

Не в этой душе просияет пламя.

А снимет их, может быть, только ТА,

В чьём взгляде и холод, и пустота,

Что молча стоит сейчас за дверями.

И вот уж колёса стучат, стучат,

Что кончен полон. И теперь впервые

(Уж нету нужды в нём. Нужны живые!)

Он едет навечно назад… назад…

Он был и остался твоим стократ,

Прими же в объятья его, Россия!

13 октября 1996 г. Красновидово-Москва

РЕЛИКВИИ СТРАНЫ

Скажи мне: что с тобой, моя страна?

К какой сползать нам новой преисподней,

Когда на рынках продают сегодня

Знамёна, и кресты, и ордена?!

Неважно, как реликвию зовут:

Георгиевский крест иль орден Ленина,

Они высокой славою овеяны,

За ними кровь, бесстрашие и труд!

Ответьте мне: в какой ещё стране

Вы слышали иль где-нибудь встречали,

Чтоб доблесть и отвагу на войне

На джинсы с водкой запросто меняли!

В каком, скажите, царстве-государстве

Посмели бы об армии сказать

Не как о самом доблестном богатстве,

А как о зле иль нравственном распадстве,

Кого не жаль хоть в пекло посылать?!

Не наши ли великие знамёна,

Что вскинуты в дыму пороховом

Рукой Петра, рукой Багратиона

И Жукова! — без чести и закона

Мы на базарах нынче продаём!

Пусть эти стяги разными бывали:

Андреевский, трехцветный или красный,

Не в этом суть, а в том, над чем сияли,

Какие чувства люди в них влагали

И что жило в них пламенно и властно!

Так повелось, что в битве, в окруженье,

Когда живому не уйти без боя,

Последний вомн защищал в сраженье