Избранник Ада - [47]

Мой путь от института пролегал туда через старинное деревенское кладбище – уже второе, по счету, где мне пришлось побывать за последние дни – раскинувшееся на противоположенной от деревни стороне речки.

Ныне здесь хоронили уже весьма редко, лишь по особому разрешению сверху, и почти все захоронения были еще довоенными, но было много могил и девятнадцатого и даже восемнадцатого веков. Кладбище это было весьма обширно и занимало территорию едва ли не большую, чем сама деревня. Изначально оно, видимо, копалось в поле, но теперь обросло кустарником, деревьями, которые росли как поодиночке, так и целыми рощицами. Сейчас листву с них хорошо пощипала осень, и посеревшие, скрученные причудливо стволы и ветви, грустно и не густо расцвечивали бурые и желтые пятна еще не опавших, но уже умирающих и мертвых листьев. Мертвые листочки на пристанище усопших…

Тропинка, по которой я шел, извивалась узеньким ручейком в увядающей траве среди старых холмиков забытых могил и надгробных памятников. Скромные захоронения советских времен, с железными памятниками в пятиконечных звездах, толстым кольцом окружали старинные гранитные и мраморные надгробия царской эпохи с величественными крестами, ангелочками, с отбитыми крылышками, и барельефными изображениями давно почивших. Выгравированные, на белом мраморе и сером граните, надписи с их именами, поблескивали остатками потускневшей позолоты. Имелось и несколько родовых склепов, с огрызками некогда величественных, судя по мощным основаниям, надгробных скульптур, давно поросшие дерном и с заваленными, камнями и землей, входами, тоже уже поросшими травой, за которыми, видимо, уже некому было ухаживать. Гниющие опавшие листья, осыпавшие сверху тропку и могилы, усиливали запах всеобщего тления.

Попадая на кладбище, я всегда ощущал физически бег времени, на который в молодости не обращаешь никакого внимания – мы не дорожим ни часом, ни днем, ни годом нашей жизни, хотя об этом не я первый пишу – нам часто говорят и пишут то же самое старшие. Но такова натура молодости, так было и так будет, и ничего тут не изменишь. И вот, мы бежим, стараемся не отстать от всё более убыстряющегося, сумасшедшего ритма времени. Бежим, торопимся. Куда? В могилу? Впрочем, где тот тормоз, который остановит, если не нас, то время?

Мои грустные размышления прервала странная картинка: откуда-то из-за могильных памятников на тропинку, навстречу мне, выкатилась приличных размеров обезьяна на велосипеде. Завидев меня, она притормозила ход и свернула с тропинки в рощицу, где растворилась за деревьями. Из любопытства, я пробежал сотню-другую метров в том направлении, где она скрылась, но куда там – ее и след простыл! Дрессированная обезьяна? Может, тут где-то живет или прогуливается цирковой дрессировщик? Непонятно. Непонятно и странно.

Я еще раз внимательно огляделся: свернув ранее с тропы, я оказался на краю кладбища недалеко от проселочной дороги, где никого не было, кроме нескольких военных, поминавших тут кого-то – видимо, своего сослуживца. Рядом, на обочине дороги, стоял УАЗик, выкрашенный в хаки, ничем не примечательный, кроме, пожалуй, своего номера: он был не белый, как на обычных машинах, и не черный, как на военных, а – красный. Ранее номеров такого цвета я никогда не видел – наверное, какое-то новое подразделение в войсках, решил я.

Тем временем военные, видимо покончив с поминками, засобирались и пошли к машине. Когда стали рассаживаться в УАЗик, один из них, майор по званию, все время пребывавший до этого ко мне спиной, на миг оглянулся, и я увидел знакомый мне широкий шрам на левой его щеке. Мелькнула мысль: как сильно он похож на пьянчужку с лопатой, на которого я нечаянно наступил на Клещихе. Неужели он? Вряд ли, конечно, не по чину ему простым могильным сторожем ошиваться. Впрочем, толком я майора рассмотреть не мог – он скрылся за захлопнувшейся дверцей УАЗика, и машина тронулась.

Из простого любопытства я подошел к могиле, которую только что покинули военные, увенчанную, солидных размеров, но скромным гранитным памятником, с бронзовой пятиконечной звездой на его вершине. На полированной лицевой стороне гранитного параллелепипеда были выгравированы и покрашены золотой краской дата рождения и смерти покойного и его фамилия и имя-отчество – все, как положено.

Судя по этим надписям, покойный, которому не было еще и сорока, умер лишь несколько месяцев назад. Но все это было мне малоинтересно, кроме фамилии, которую я запомнил, она была такой же, как и у моего, тоже ныне покойного дяди, – Вершинин. Не родственник ли? На приступке памятника был оставлен граненый стакан, наполовину наполненный водкой и накрытый кусочком черного хлеба – угощение покойнику. У самого памятника валялась саперная лопатка, видимо, забытая военными, подправлявшими могилку.

Мысленно пожелав усопшему Царствия Небесного, я повернулся и стал возвращаться на тропу, но, не сделал и пары шагов, как остановился, словно вкопанный. Навстречу мне, из-за старого склепа, вершина которого была увенчана двуликой мраморной головой с отбитыми ушами, вышла огромная серая собака, с роскошным седым загривком, не менее восьмидесяти сантиметров в холке – сущий волчара! Хотя я и понимал, что в городе волков быть не может, разве что, сбежавшим из зоопарка или цирка, особенно вероятным, если связать его с дрессированной обезьяной на велосипеде. Впрочем, возможно, сейчас развелась некая особая порода кладбищенских собак, ведь и на Клещихе я, кажется, видел подобную псину.