Избранная публицистика - [124]

— Конечно, есть раны, которые не заживают вообще никогда, но сейчас ощущение собственной неполноценности как-то изменилось. Ко всему привыкаешь. Ощущение рухнувшего мира исчезло, я как-то приспособился — как, наверное, приспосабливается инвалид. Ведь и безногий человек тоже приноравливается к реалиям нового бытия… Но все равно это была потеря половины мира, в котором я жил. И я не раз говорил, отвечая на вопрос, продолжится ли творчество Стругацких уже в моем лице: всю свою жизнь я пилил бревно двуручной пилой и мне уже поздно да и незачем переучиваться… Надо жить дальше.

Беседовал Борис Bишневский

РУКА СУДЬБЫ В ПОЛЕ СЛУЧАЙНОСТЕЙ [51] (Интервью А. Черткова с С. Витицким)

Это интервью было взято 17 июля 1995 года, вскоре после того, как издательство «Текст» выпустило в свет первое издание романа «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики». В то время немногие еще знали, кто именно скрывается под этим псевдонимом. И это обстоятельство не могло не наложить отпечаток на нашу беседу, опубликованную впоследствии в журнале «Если» (N 11–12 за 1995 год) — правда, в несколько сокращенном и «уредактированном» виде. С другой стороны, это, насколько мне известно, единственное интервью с Борисом Стругацким именно как с С. Витицким, «молодым писателем», у которого только-только вышла дебютная книга. Наверное, потому, что подобный «секрет Полишинеля» просто не смог просуществовать сколько-нибудь продолжительное время. Так что теперь данное интервью может восприниматься как своего рода уникальный исторический документ.

— Господин Витицкий, я не хочу касаться некоторых сложных моментов, связанных с истинным именем автора, хотя это, конечно, сильно ограничивает мои возможности как интервьюера и глубину разговора о книге, поскольку за кадром вынужденно остается некая предыстория. Хотя, разумеется, книжка выпущена соответствующим образом, и во всех магазинах, где я ее видел, на обложку поверх псевдонима прицеплена картонка с настоящим именем автора… И все же попробуем. В двух словах — не могли бы вы рассказать историю этого романа: как возник его замысел и как он создавался?

— Я попробую, хотя, по-моему, ничего особенно интересного в истории создания этой книги нет. Много лет тому назад мне пришла в голову мысль о том, что люди нашего поколения, так называемые «шестидесятники», и те, кто немного постарше, люди, прошедшие, по сути дела, войну, оказались живы по сей день по чистой случайности. Настолько часто и настолько разнообразно встречалась на нашем пути смерть, что поневоле задумаешься: нет ли здесь какой-то Руки Судьбы, которая протащила нас через все эти — совсем несложные, очень грубые, очень примитивные — испытания и оставила в живых? Блокада, бомбежки, голод, эвакуация, повальная дизентерия, кровавый понос, чудовищные антисанитарные условия и очень голодная жизнь в той же самой эвакуации, послевоенные годы — голодные, полные болезней, блатняки на улицах, режут… Те, кто воображает, что сейчас какой-то особенный разгул преступности, очевидно, просто не помнят больших городов сорок пятого — сорок седьмого годов. Ну и в дальнейшем судьба тоже не жаловала и было множество случаев отправиться к праотцам задолго до, так скажем, среднестатистического срока. Ну, как-то в разговорах, беседах появилась у меня эта мысль, что, наверное, любопытно было бы поискать какую-то закономерность в этом хаосе и представить себе ситуацию, когда человек вдруг осознает, что слишком много счастливых случайностей было на его пути, слишком часто он выигрывал в жизненной лотерее. Что-то тут не так, какие-то фальшивые кости выпадают. На пользу человеку, конечно, но фальшивые кости. Постепенно из рассуждений такого рода и возникла — я даже не знаю — сюжет ли, фабула ли, — но, во всяком случае, скажем так: подоплека, идея этого романа. В дальнейшем, когда дело дошло до дела, конечно, фабула эта была усложнена, замысел был усложнен, добавились соображения совсем другого порядка, это естественно. Кроме того, очень большую роль сыграло желание написать о тех событиях из жизни автора и жизни его друзей и близких, которые представляют, как мне кажется, общественный интерес. Из такого рода соображений и возникла эта книга.

— А как она писалась — трудно или легко?

— Она писалась очень трудно. Я, начиная эту книгу, ставил на кон, если угодно, свою судьбу. Мне казалось, что если я ее не напишу, то смысл дальнейшей жизни в достаточной степени будет утрачен — если вообще можно говорить о таком понятии, как «смысл жизни». И каждый раз, когда работаешь в таких вот экстремальных установочных условиях, то не упрощаешь свою жизнь, а, естественно, усложняешь. И одно дело, когда пишешь, потому что получаешь удовольствие от работы, а другое дело — когда пишешь, пытаясь что-то доказать самому себе. Второй вариант, он не слишком способствует легкой работе; поэтому работалось очень трудно. Но, надо сказать, довольно быстро я понял, что я эту книгу сделаю. Первоначально она состояла из трех частей, а не из четырех. Когда я написал первую часть — историю блокадного мальчика, то я понял, что эту книгу закончу.