Избранная проза - [45]

— Неужто никто не согласится пристрелить меня?

— О чем он опрашивает? — любопытствуют вокруг.

Я отвечаю дрожащим голосом:

— Неужто, говорит, никто не согласится пристрелить меня?

Потом, тронув за плечо бай Стояна, вполголоса предупреждаю:

— Бай Стоян, будь осторожен, смотри не пей из фляги. Лучше кинь ее, она заразная.

Бай Стоян отцепляет флягу и со всей силы бросает за проволочные заграждения.

— Вот беда-то, — говорит он. — Не предупреди ты меня, я пил бы из нее как ни в чем не бывало.

Такова жизнь на позиции: что ни миг, то новая тревога. Двое санитаров уносят Лазара на носилках куда-то назад, в тыл.

Не позднее чем завтра, он будет уже трупом.

День прошел спокойно, если не считать случая с Лазаром Ливадийским. Это уже предательство, удар в спину. Перед нами один неприятель, позади — другой, еще коварнее, а между ними — голод, самый страшный враг, страшнее даже смерти.

Опять эта вареная кукуруза.

— Она прорастет у нас в брюхе, — грустно говорит бай Марин.

— Думаешь, в Болгарии так уж и вовсе хлеба нет? — вмешался другой солдат, ходивший босым потому, что сапог не хватало. — Есть, будь спокоен, да только уплывает куда-то с черного хода.

— А что они, у тебя, что ль, спрашиваться будут? — откликнулся третий. — Раз уж влезли мы в это дело, ничего теперь не поделаешь…

— А хоть и влезли, разве не можем вылезти? — неожиданно вставил бай Стоян и улыбнулся виноватой улыбкой, сам слегка смущенный своими словами.

Визг снарядов прервал приятную беседу.

Опять начинается! Ночь рождает страх и сомнения. Снова сиплый лай пулеметов, ружейные залпы с двух сторон разрезают воздух над этим крошечным клочком земли, где мы, укрывшись в окопах, подстерегаем друг друга, совсем как наши пещерные предки…

Мимо нас в сопровождении четырех взводных проходит командир роты. Они идут молча, лишь изредка обмениваясь скупыми словами. Видно, что-то не ладится.

Ротный хмурый, бледный, оброс щетиной, — у него вид человека, не спавшего много ночей. Говорят, он любит выпить, а в последнее время запил всерьез, — видимо, со зла и отчаяния. Да и как не запить, когда дело дошло до того, что и господам офицерам приходится довольствоваться вареной кукурузой…

Однажды, обругав каптенармуса за то, что тот привез плохой хлеб, он добавил:

— Передай этим тыловым ослам: я все кости им переломаю — пусть только попадутся мне в руки.

Он подымается на наблюдательный пункт и долго осматривает поле в бинокль. Солдаты перешептываются либо же многозначительно переглядываются, что должно означать: «Бог весть что еще нам готовится…» или: «Эх, не видать избавления!»

Бай Стоян Пыков заметил больше для смеху:

— Когда они в свои стекла глядят — тут уж добра не жди!

Все утро было тихо; да и сейчас, в тяжелый полуденный зной, ни один выстрел не нарушает тишины. Более того, просто невероятно: с лежащих впереди холмов доносится звон колокольчиков — там пасется стадо; усиленный эхом, он слышится совсем близко. Вот на камень прямо передо мной выскочила ящерица. Некоторое время она лежит недвижимо, греясь на солнце, затем начинает резвиться, весело снует взад и вперед, но, заметив меня, исчезает в своей норке.

Интересно, что делается там, у неприятеля? Такое затишье всегда подозрительно;—это затишье перед бурей.

Сербские позиции тоже не подают признаков жизни. Открытые и потому невыгодные, они расположены значительно ниже наших, теряясь где-то внизу, в поле. Наше расположение является господствующим, — этим объясняется упорное стремление выбить нас и отбросить назад.

Ящерица снова вползает на камень, и бай Стоян цедит сквозь зубы, мудро и многозначительно:

— Живая тварь… Радуется свету божьему.

— А мы, — добавляет бай Марин, — роем землю, как могильщики.

— Все судьбу свою ищем… Сами не знаем, чего ищем…

Так оно всегда и бывает: стоит только прийти в хорошее настроение, как обязательно что-нибудь случится и испортит его.

Весть, что унтер Илия Топалов заболел холерой, перелетает от солдата к солдату, словно раскаленный железный шар. Доброту Илии чувствовали на себе все; он не был кадровиком — до войны занимался книготорговлей, — но солдаты слушались его и любили. Он умел расположить к себе человека. Скажет, бывало:

— Захарий, сходи-ка засыпь отхожие места. Работа не из приятных, понимаю, но что делать?

И Захарий даже обижается:

— Да что вы, господин унтер, что значит — неприятная? Такова уж солдатская служба.

— Бедняга Илия… — тихо шепчет бай Стоян. — Где он сейчас, унесли его?

— И всегда на хорошего человека проклятая хворь нападет. Что бы ей фельдфебеля Запряна свалить? — откликается сосед справа. — Унесли, конечно, не станут держать здесь для развода.

Но как ни жаль нам Илию, мы думаем о себе — насколько мы вообще в состоянии думать, — что несет нам сегодняшняя ночь?

Ночь страшит нас: в темноте пробуждается ненависть и начинает выть голодным волком.

А ночь надвигается: за далекими горами садится солнце, поле погружается в тень.

Передают срочные приказания — одно за другим: всем подтянуться, проверить оружие, патроны… Нам ясно: затевается что-то нечистое.

На этот раз атака началась внезапно; часть неприятельской артиллерии открывает заградительный огонь, другая сыплет на окопы шрапнельным дождем, трещат пулеметы, гремит ружейная пальба — все виды оружия разом вступили в бой.