Избранная проза - [42]

Мы готовы — ждем только приказа.

Мимо нас быстро и тревожно снуют различные начальствующие особы, но их беспокойство не заражает нас. Грохочет над нашими головами артиллерийский барабан, и мы знаем, что скоро запляшем под его музыку.

— Встать! Стройся!

Выстраиваемся. Нас пересчитывают и проверяют поименно; многих уже нет. За каждого отсутствующего отвечает его товарищ:

— Холерный, господин унтер.

— Холерный? С каких это пор? — удивляется тот.

— Сегодня свалился, как только сюда прибыли.

— А, тот самый? Этак к утру никого не останется…

Списки тщательно проверены, люди готовы в путь.

Трогаемся.

Перед нами, как спина допотопного чудища, темнеет холм. Над ним — совсем низко — блестят звезды; поднимаемся по склону, и нам кажется, что мы вот-вот окажемся среди звезд, перешагнем с земли на небо и — избавимся от мук. А главное, не вступим в бой; но нет — великая бессмыслица, чудовищная глупость надвигается на нас.

Вот и первый ход: окоп, начало целого лабиринта окопов. Здесь нет надписи: «Lasciate ogni speranza»[16], — но она подразумевается…

Идем гуськом друг за другом — это вторая линия окопов, еще пустая; над нами с мерными интервалами резко и противно свистят снаряды и рвутся где-то в скалах, справа от нас.

Встречаем солдат с передовой. Они принимают нас молчаливо, некоторые с грубыми шутками, но и с облегчением. В потемках они лишь речью напоминают людей: в остальном они похожи на призраков — призраков из только что разрытых могил.

— Ну, держитесь, ребята, — возглашает чей-то начальственный голос. — Сербы — вот они, в двадцати шагах.

Встречные быстро исчезают там, откуда пришли мы; а мы приникаем к брустверу и продолжаем перестрелку.

В темноте не могу разобрать, кто слева и кто справа, — прижимаюсь к стенке окопа и вслушиваюсь.

Впереди все тонет в кромешной тьме, — не поймешь, что там — равнина или горы… Конечно, те тоже не сумасшедшие, чтобы зажигать огонь. И только вдалеке мерцают слабые огоньки, — может быть, это села или тыловые склады.

Неприятельская артиллерия все время бьет куда-то позади нас. Возможно, хочет отрезать наши резервы, чтобы затем вернее атаковать нас. Иначе зачем снарядам проноситься над нами, какого черта нужно им там, в камнях? У неприятеля что-то на уме.

— Черт возьми, нечистое задумали эти сербы, — слышу я голос справа.

Этот, очевидно, думает о том же.

— Почему?

— Пожалуй, этой ночью атаковать будут.

— Пускай атакуют, если им делать нечего.

Зачем я отпустил это дурацкое замечание? Быть может, со зла на тех, кто залег впереди, против нас, на себя самого, на всех.

— Кто это? — слышу за спиной знакомый голос. — А, студентик, это ты? — Унтер Илия Топалов переходит от одного к другому, проверяет своих людей.

— Я, господин унтер.

— Бог знает почему, но все о тебе беспокоюсь эти дни.

— Зачем же беспокоиться, господин унтер? Как все, так и я.

Он проходит дальше.

Справа от меня высокий солдат с обвислыми русыми усами, приятель бай Марина.

— Лучше скажи, когда хлеб привезут, — бормочет он.

— Бай Стоян, это ты? — окликаю я.

— Я-то я, но зачем я здесь?

— Как зачем?

— Винтовку держать силы нету. А ведь когда-то троих сразу повалить мог!

Позиция имеет несколько пулеметных гнезд, по фронту — проволочное заграждение. Мы, первыми вступившие в окопы, заняли места дежурных стрелков, остальные солдаты спят, свернувшись калачиком на дне окопа или же в тесных укрытиях, вырытых в земле.

Мало-помалу глаза привыкают к темноте. Ночной мрак становится прозрачным, звездное небо опускается ниже. Бледный свет звезд озаряет окопы своим далеким сиянием и наполняет спокойствием, напоминающим спокойствие смерти. Мы стоим с винтовками в руках и спим; те, что лежат внизу, на дне окопа, тоже спят; и вместе с тем мы бодрствуем, потому что каждую секунду либо раздается лай пулемета, либо проносится снаряд, который, словно слепая птица, через мгновение ударяется о скалы с резким и зловещим вскриком:

— Т-р-ах-тах-тах!

Впереди, за проволочными заграждениями, движется что-то, будто несмело приближается плотная человеческая масса. Галлюцинация, видимо, была общей, потому что все винтовки вдруг изрыгают огонь, — и я вместе с другими палю без остановки. В такие минуты страх спасительней, чем храбрость. К тому же ночью можно стрелять без особой на то команды, да и в патронах нет недостатка, хотя каждая пуля стоит столько же, сколько триста пшеничных колосьев.

Мысль, что неприятель может начать наступление, держит нас в состоянии тревоги. Две его попытки атаковать были отбиты еще до нашего прихода; почему бы ему не предпринять и третьей?

Однако кто он? Как он выглядит? Неужели такие же люди, как и мы, — что невероятно, — или же некие марсиане, существа на тонких ногах, с огромными головами, пришедшие опустошить землю?

Кто-то легонько толкает меня в плечо:

— Эх, закурить бы!

Отчетливо различаю лицо бай Стояна Пыкова с русыми, обвислыми усами. Он испуганно смотрит на меня своими кроткими глазами:

— Постой, парень, ты что делаешь?

— Я, что ли? — спрашиваю.

— Будет тебе палить, без патронов останешься.

Испуганно ощупываю себя: да, в запасе всего одна пачка.

Призраки впереди исчезают.

Исчезает и страх. Тогда я оборачиваюсь к бай Стояну.