Избранная проза и переписка - [9]

— Ты знаешь, я, разумеется, несчастна.

Ее подруга, откровенно несчастная, «как камни», по-французскому выражению, посмотрела ревниво и сказала скороговоркой:

Но все же не так, как я, например.

— О, нет, — сказала Тамара, — о, нет, нет не так, как ты. Ведь посмотри, я не знала до сейчас, что я все-таки, кажется, очень несчастна.

Подруга пожалела Тамару за глупость и предложила рассказать. Они сидели у кофейни, на тротуарчике, под полосатым зонтом, и пили пиво. Тамара сухонькая, как змеиная шкурка, с маленькой головкой в гладких блистающих волосах и с огромными потухшими глазами, все же была прелестна, несмотря на явное давнее свое увядание. Подруга, полная, смятенная, рыжая, влажногубая, в помятом дорогом платье, разумеется, была банальней в сто раз. И лет ей было, как говорили, масса, но такой тип легче сохраняется.

Тамара положила слабый кулачок на сумочку и стала доверчиво рассказывать:

Ведь девочкой же меня считали огнем. Я первый свой романчик, если хочешь знать, имела в 15 лет, на пароходе, шедшем в Константинополь. Он был молоденький, назывался Биль, хотя был русский, и приехал на наш пароход к рейду из Одессы на ледоколе с ранеными. Он взялся за носилки, как санитар, и так прошел. Я же ехала уже давно из Крыма, и у меня был, честное слово, мешок с ложками и больше ничего. Папа ушел за чемоданом и остался почему-то в России. И Биль потерял маму с тетей и рассказывал, что делалось в одесском порту. У них были билеты на Рио-Негро, но пароход ушел раньше: они спустились в порт, когда все было пусто и отходил «Владимир», и с него, кажется, стреляли в тех, кто хотел до него доплыть. Они сидели весь день на чемоданах, а потом сверху из парка на них тоже стали стрелять, и Биль с другими мальчиками пошел отбиваться, но испугался и вернулся. Пришла ночь, казаки на молу убивали своих лошадей в ухо. Я это тоже раньше видала. Народ распускал сплетни и слушки, и тогда из таможни вышла старуха и пригласила некоторых провести у нее время. И Биль с мамой и тетей пошел, и старуха им постелила на полу, в рассказала, что она видела Христа и ничего не боится. И вдруг крикнули, что пришел ледокол, и все бросились. И тут Биль узнал, что берут только раненых, и придумал трюк с санитарством, но зато потерял маму и тетю. Поднялась пальба с моря и с суши, выла собака, и Биль плакал, как девочка, и дрожал, а другие говорили, что в Одессу вошли англичане и лучше бы вернуться. На наш пароход их взяли неохотно, и всюду кричали в трюмах: «У нас тиф! У нас корь!» — чтобы не принимать новых, но в наш трюм Биль все-таки влез и лег на чужую корзину, где уже лежала я с ложками под головой. Пароход был нефтеналивной и полз еле-еле, а у Одессы стал вообще, но утром его взяли англичане на буксир, и я позвала Биля на палубу посмотреть на Россию. Было безумно холодно и серо, вода была мутная, и по ней бежала зыбь, как кроты, и мы старались не смотреть, как какие-то катерочки несутся за нами от маяка, чтобы прицепиться к нам, но не могут догнать, и женщина показывает своего маленького ребенка и, кажется, нас этим ребенком проклинает. Биль был, как девочка, и я спала с ним рядом на корзине, но потом влюбилась, и мне было стыдно спать рядом и иметь вшей, но он предложил помочь мне вычесываться и хвалил мои волосы. Вечерами и ночами мы с ним плакали, и нам кричали: «Не реветь!» В трюме была тьма народу, и тем, кто был без ничего, давали грязную кашку, но не было воды, и мы доставали капельки из-под пара, но иногда падал снег, и мы его собирали в разные кофейники. Он таял и делался желтой водой.

Подруга скрипнула креслом и усмехнулась.

— Но пока, — сказала она, — ничего такого не вижу: все, как у всех, вполне.

Тамара смотрела умоляюще.

— Послушай, — сказала она, — мне это очень важно рассказать, потому что я тоже думала, что это ерунда, и всегда отвечала, что счастлива, и только сегодня, будто уже с утра, начинаю понимать, что тогда произошло и как я была несчастна всегда потом из-за этого. Я ведь думала, что у меня тоска и неохота флиртовать оттого, что я холодная, но теперь я думаю, что действительно могла быть — огонь, если бы жила, как предполагалось. А без России можно продолжать недолго, немножко, потому что в конце концов все начинает идти к чертям, как у тех, кого я любила и кто за мною ухаживал.

— Брось, брось, — сказала подруга нетерпеливо, — брось, брось. Чего тебе лично надо? Ты ведь не где-нибудь, а в Париже. А в своей России сдохла бы за это время раз четырнадцать. Если ты фригидная женщина, то это, разумеется, нормальное несчастье, но найди корень причины и вылечись. У меня есть знакомый психоаналитик, который живо разберется, какая у тебя такая тоска по родине. Талантлив, как собака.

Тамара покраснела.

— Да нет, — сказала она, — ведь корень причины, как выясняется, что я со своей колеи сорвалась, бросая Крым, и что же тут аналитик твой сделает?

— Подожди, — сказала подруга вдохновенно, — может быть, корень вот именно в Биле, а не в России или там Крыме, а ты связываешь, потому что вместе выехала и теперь не можешь ощущать полноту жизни, так как извращена, и тебе нужно вшивую обстановочку и снег, чтобы испытать страсть.