Избранная лирика - [18]

И сердцем очерствел при этом.

Быт не плывет в кадансах вальса,

Не устилает путь паркетом.

За все приходится бороться,

О каждый камень спотыкаться.

О, жизнь прожить совсем не просто

Она колюча и клыкаста.

Но никогда не разуверюсь

В таком событии, как Труд.

Он требователен и крут

И в моде видит только ересь,

Но он и друг в любой напасти,

Спасенье в горестной судьбе.

В конце концов он просто — счастье

Сам по себе.

1964

Океанское побережье

Пепел сигары похож на кожу слона:

Серо-седой, слоистый, морщинистый, мощный.

За ним открывается знойная чья-то страна,

Достичь которую просто так — невозможно.

Но аромат словно запах женских волос,

Так пахнут на солнце морские сушеные стебли

Под жарким жужжаньем хищных, как тигры, ос…

И все это, все это — в толстом сигарном пепле.

1965

У молодости собственная мудрость

Не говорите мне о том, что старость

Мудра. Не верю в бороды богов…

К чему мне ум церковных старост,

Рачительных и грузных бирюков?

Их беспощадно-бдительная хмурость

В кулак зажмет сердца до покрова.

У молодости собственная мудрость

Любовь, которая всегда права.

1965

Resurgam! [8]

Если не грешить против

разума, вообще ни к чему

не придешь.

Эйнштейн

Я был в Париже, Лондоне, и Вене,

В Берлине, и Стамбуле, и Брно,

И всюду мне являлось откровенье,

Где человечество погребено.

Нет, никогда не примирюсь я с этим,

Не верю. Не хочу я, наконец!

Мы все навек одарены бессмертьем,

Могилы — не конец.

Я вижу на губах у вас сарказм…

Пожалуй, вы безумца иа засов?

Разумны вы. А что такое разум?

Всего лишь опыт дедов и отцов.

Но в грядущем осознают внуки,

Не разгадать подзорною трубой.

Не суйте ж мне, о евнухи науки,

Задачи арифметики тупой.

Вам не загнать пророчество поэта

В клетушку ваших душных аксиом.

Все, что сегодня разумом воспето,

Придется завтра обрекать на слом.

Я ездил к немцам, англичанам, туркам

Повсюду смерть. Ее не сокрушить.

Но выше смерти властный крик: "Resurgam!"

Мертвец, ты прав: мы снова будем жить!

1966

Анкета моей души (Лирическая поэма)

Я мог бы дать моей стране

Больше того, что дал,

Если бы гору не резать мне,

Как Тереку Дарьял.

Но Терек грыз, от пены пег,

Столетьями каждый уступ,

А много ль успеет за краткий век

Мой человечий зуб?

1

Мое поколение при царе

Пришло уже к той заветной поре,

Когда слова "рабочий класс"

Как откровение души,

Когда машинально

карандаши

Рисуют уже не девичий глаз,

Где зеркальце да точка в нем,

А виселицу с вороньем,

А тюрем черные кресты,

Где побываешь ты.

(Моих героев путь

строг:

сперва гимназия,

вослед

за нею университет

и, наконец, острог.)

Но эта будущность твоя

Прекрасной кажется тебе.

Пускав не пеньем соловья

Она пройдет в твоей судьбе,

А хриплым клекотом орла,

Взъерошившим свои крыла

В железной клетке.

(Гордый лик

В плену особенно велик.)

Я это чувство понимал,

Хоть был тогда обидно мал,

Я очень гордо крылья нес,

Хоть был еще чуть-чуть курнос;

Но где же девушка моя,

Ее хотя бы силуэт?

Где та заветная скамья,

К которой вел бы нежный след?

Ведь каждому из нас дана

На веки вечные одна.

Я так мечтал

ее бровям

Преподнести

свое крыло.

Но мне, должно быть, как и вам,

Сначала долго не везло;

Я, как и многие из вас,

Гадал: она иль не она?

И вдруг — она…

Она одна!

Орлом бровей осенена,

И Революцией звалась.

2

Мальчишкой в восемнадцать лет

Я защищал ее,

Горошек иволгиных флейт

Переменив на воронье.

И, с боем окунаясь в Крым,

Гранатой солнце ослепя,

Я кровью, выдыхавшей дым,

ЕЙ ПОСВЯТИЛ себя.

И был я счастлив до того,

Что комиссара своего

Вопросами

вгонял

в пот:

— Когда же страшное придет?

— Когда же страшное придет?

Но страшного я не видал,

Хоть был изранен, хоть ослаб,

Хоть ворон надо мной витал.

Хоть наклонялся шваб.

Я не был баловнем судьбы,

Нелегкой жизнью жил,

И то, что взял я, что добыл,

Я брал ценою жил.

Но не пленит меня и тот,

Кого ласкают землячки,

Кто, в лужу обронив очки,

Златую рыбку достает.

Я жил, товарищи, как и вы,

Надеясь на собственное плечо.

Меня не пугали ни мудрость совы,

Ни каркающее грачье.

И я,

как в молодости,

опять,

Пройдя за дотом дот,

Мог комиссара донимать:

Когда же страшное придет?

Нет, я не легкой жизнью жил,

Быть может, оттого что смел,

Но быть несчастным не умел

И потому счастливым был;

Лишь замороженный судак

Способен жить ни так ни сяк.

Я знаю: шутовски крестясь,

Кой-кто отвергнет мой экстаз.

Мол, в наши времена

О счастье и мечтать нельзя

Война, труды, опять война,

Опять труды…

Но вы, друзья,

Живя в суровой стороне,

Забыли о струне.

В душе у каждого из нас

Своя глубинная струна,

Она живет не напоказ,

Лишь с нами говорит она.

Слова скупы. Наперечет.

Но ты прислушивайся к ней;

На свете нет ее родней:

Она ведь душу бережет.

Ты должен ввериться струне,

Когда настроенность ее

Не подголосок старине,

А чует новое литье.

Отважно поступай всегда,

Едва она подскажет: "Да".

Но горе горькое тебе.

Когда порой на крутизне,

Чтобы подладиться к толпе,

Забудешь о струне!

Ее меняя на медяк,

Ты пропорхаешь кое-как,

Но, словно висельник, во сне

Вертеться будешь на струне.

3-4

У человека испокон

Есть право звать вперед.

Но право кинуться в огонь

Лишь совесть на себя берет.

Не совестишка-правдолюб,

Что тихо ноет, словно зуб,

Кого журят: "Не спи!"

Но та, что, став твоей судьбой,

Повсюду, грозная, с тобой,

Как тигр на цепи.

Не мне, друзья, судить о том,

Чего я стою, кто таков,

Но грозной совести путем