Изамбар. История прямодушного гения - [60]

Знак мудрых старейшин был понят верно, а почин подхвачен. Посыпались предложения и приглашения. Владельцы окрестных земель звали музыкантов в свои замки и тоже не скупились, а богатейшие купцы наперебой торговались, кто дороже заплатит за следующий музыкальный вечер для всего городского люда.

Не остался в стороне и гальменский епископ. Ревниво наблюдая, как к Гению Органа возвращается прежняя слава величайшего из лютнистов, он высказал недвусмысленное пожелание, чтобы мастер с учеником дали в соборе концерт духовной музыки. Согласие было получено на другой день, но я, верный своей дурной привычке и благодаря слуху, конечно не столь абсолютному, как у Изамбара, но все-таки, учительскими же стараниями, неплохо развитому, узнал кое-что любопытное.

В очередной раз притаившись за дверью, я услышал мысли и суждения, в которых ни за что не заподозрил бы своего почтеннейшего наставника.

«Его преосвященство хочет, чтобы в ближайшее воскресенье после обедни и до вечерней мессы я играл для народа на органе, а „юноша с хрустальным голосом“, как он выразился, пел хоралы», – сообщил мастер Изамбару.

«Отчего же нет? Если это нужно, я готов петь хоть целый день», – ответил тот.

«Так оно и выйдет, мой милый, – усмехнулся учитель. – Утренняя месса, обедня, еще четыре часа, потом вечерня. И за те четыре часа нам с тобой никто не заплатит. Но деньги с народа соберут немалые, и они пойдут на так называемые нужды Церкви. Это тебе не светские власти».

«Но дорогой учитель! – наивно удивился Изамбар. – Неужели тебе мало денег?»

«Дело не в деньгах! – возмутился мастер. – Разве тебе не ясно? Городской голова платит тебе из казны, да еще и говорит спасибо от имени тех, кто, истратив последний грош на хлеб для своих детей, не лишился радости слушать твою музыку; купец платит из собственного кармана и видит в этом честь для себя. С точки зрения духовных властей, щедрость наших старейшин – досадная расточительность, а купец, в глубине души свято верящий в дружбу Меркурия с музами и не скупящийся на дары в надежде на удачу в делах, – он, разумеется, язычник, тешащий свою гордыню, а заодно и нашу с тобой. И их, и нас решили поставить на место. Я буду играть, а ты – петь, за спасибо, которого нам даже не скажут. Больше того: подразумевается, что это мы с тобой должны сказать спасибо за предоставленную возможность играть и петь для Самого Бога! Аргумент весомый, и я охотно согласился бы с ним, если бы за нашу музыку с людей не брали платы. По-моему, именно в таком случае она была бы игрой для Бога. Но духовные власти понимают это иначе. Они возьмут с прихожан деньги, и многие, подобно евангельской вдове, положат в корзину „все свое пропитание“ за твой „хрустальный“ голос, дорогой мой мальчик. Такие концерты приносят отличные сборы. Для того они и устраиваются. Бог, для которого мы будем играть, обитает в карманах сутаны, и он настолько всемогущ, что деваться нам некуда – лучше даже не представлять, чем кончится дело, если я посмею отказать монсеньору».

Изамбар подумал с минуту, а потом тихо сказал:

«Люди готовы положить в корзину свое пропитание, чтобы слушать нас. Они на это соглашаются. Они достойны твоей музыки. Играй для них, учитель. Остальное не в счет. Подумай лучше о том, что ты будешь играть, а я – петь. Ведь не собираешься же ты и вправду ссориться с монсеньором!»

Учитель заметил с едким смешком, что смирение и мудрость Изамбара понравились бы его преосвященству, однако тем и ограничился, приняв совет и перейдя к вопросу о репертуаре.

Он заявил сразу, что, коль уж предоставляется случай, желает воздать своему преемнику по заслугам и, если как лютнист всегда исполняет ведущую партию, здесь собирается играть под ученика и постарается помочь ему раскрыть во всей полноте возможности его уникального голоса.

«Выбор за тобой», – заключил он. Изамбар ответил: «Я знаю довольно много старинных греческих распевов. Но чтобы разучить их с твоими учениками, мне нужно время. Если его у нас нет, я предпочту петь то, что знают они».

«Причем здесь мои ученики? – удивился мастер. – Речь шла не о них, а о тебе, о твоем необыкновенном голосе, которым все желают наслаждаться. Тебе не нужен никакой хор!»

И я был поражен еще больше учителя, когда услышал неожиданно горячую речь Изамбара в нашу защиту.

«Кроме меня, есть еще и другие, – говорил он. – По-моему, им будет обидно, если мы обойдемся без их участия. По крайней мере, следует предложить им петь вместе со мной. Я почти уверен, что они хотят этого. В последнее время они и так испытывают недостаток твоего внимания. Будет нехорошо, если они почувствуют себя вовсе лишними. Я должен петь с хором».

И он убедил учителя, хоть ему это стоило немалого труда. Его искренность глубоко меня тронула. Мне казалось, что Изамбар нас вовсе не замечает, что ему нет до нас никакого дела. А он думал о нас! В его словах не было ни высокомерия, ни снисходительности, которые я тотчас приписал бы ему, дай он только повод.

Выразив согласие епископу, учитель вернулся домой, собрал нас всех и объявил, что нам предстоит репетировать день и ночь, дабы разучить несколько греческих хоралов, которые знает Изамбар, с тем, чтобы в воскресенье он мог исполнить их в нашем сопровождении. Затем к нам обратился сам Изамбар. «Я прошу вас помочь мне, – сказал он с необычайной проникновенностью. – Я не спою их один так, как мог бы спеть с вами. Они звучат восхитительно, если разложить их на три голоса. По-гречески мы споем только самый короткий и самый простой из всех, остальные – в латинском переводе. Я буду вам очень благодарен и признателен, если вы возьмете на себя этот труд».