Из жизни императрицы Цыси, 1835–1908 - [9]

„Урожденная Нара, принадлежит к желтому знамени, имя ее Орхидея, лет столько-то, родилась такого-то числа в такой-то год правления императора Даогуана“. Сяньфэн взглянул на эту дату и стал что-то припоминать. Затем обернулся к евнуху, который вел запись ежедневных деяний императора, и сказал: „Сдается мне, что в этот день произошло какое-то удивительное событие. Ну-ка, справься поточнее!“

Евнух послушно раскрыл толстую книгу и выяснил, что именно тогда была убита белая лисица. Император Сяньфэн засмеялся: „Оказывается, эта девушка в предшествующем рождении была старой лисицей!“ И велел поставить ее служанкой в самую дальнюю беседку Парка радости и света. Но надо сказать, что Орхидея выросла на юге и умела исполнять разные легкие песенки. Однажды Сяньфэн, гуляя по парку, услышал ее, подозвал к себе и заставил спеть возле галереи. На следующий день он назначил ее служанкой в собственной спальне. Вскоре, когда она глубокой ночью подавала ему чай, он осчастливил ее. Орхидея родила будущего императора Тунчжи и получила титул драгоценной наложницы.[7]

Всю эту историю тайком передавали из уст в уста придворные евнухи, да еще вдобавок стали делать из нее разные выводы. Одни говорили, что Орхидея была послана Сяньфэну в награду за доброту, когда он просил не стрелять в лисицу; другие — что в отместку за выпущенную в нее стрелу она собирается смутить покой Китая; третьи — что она приняла человеческий облик только для того, чтобы насладиться всеми благами земного мира и наверстать упущенное за время тысячелетнего самоусовершенствования. В общем много ходило толков!

— Какая там награда за доброту! — саркастически усмехнулся император. — Вот смутить покой Китая, насладиться земными благами — это другой разговор!»

В легенде, приведенной Цзэн Пу, пожалуй, наиболее ярко отражается народное отношение к Цыси. А перекликающееся с этой легендой маньчжурское поверье утверждает без малейшего колебания, что «императрица пользовалась духами чаще, чем другие женщины, ибо от нее исходил запах лисицы».

Если Цыси вначале, как утверждают многие, действительно была служанкой, а не наложницей, то своевременное внимание Сяньфэна оказалось для нее более важным, чем можно подумать. Дело в том, что служанки для китайского двора тоже набирались из молодых девушек, хотя и менее высокого происхождения, нежели наложницы, однако служанок, не «осчастливленных» императором до двадцатилетнего возраста, полагалось возвращать домой и они уже больше не имели шансов выдвинуться при дворе.

Почти все авторы, пишущие о Цыси, рисуют ее ослепительной красавицей. Для китайских романистов такая обрисовка героини была традиционна и в общем естественна, но для большинства остальных авторов это следствие малоуместной идеализации. Сохранившиеся фотографии императрицы отнюдь не ослепляют, и можно поверить Юй Жунлин, которая считала, что настоящей красотой Цыси не отличалась даже в юности. Однако она разными способами умела располагать к себе людей и долго выглядела моложавой. «Если бы я не знала, что ей скоро минет шестьдесят лет, то сказала бы, что это хорошо сохранившаяся сорокалетняя женщина», — писала Кэтрин Карл. В семьдесят с лишним лет Цыси все еще выглядела сорокалетней и не имела ни одного седого волоса, но последнее легко объясняется косметикой.

Что же еще выдвинуло Орхидею из среды других женщин? Это весьма убедительно раскрывает Сюй Сяотянь:

«Родители девушки не отличались богатством и не могли одевать свою дочку в шелка или парчу, подобно многим ее сверстницам. Но Орхидея сама умела находить выход из этого положения. Ее халаты из дешевой материи были всегда чистыми и ловко скроенными, а в волосах красовался свежий цветок, затмевавший своим изяществом дорогие украшения богачек. Были у нее и иные преимущества, которые она донесла чуть ли не до старости. Во-первых, она вся светилась легкомысленным обаянием: стоило ей засмеяться, откинуть волосы и взглянуть на мужчину, как он таял. Во-вторых, Орхидея отлично пела.

В детстве, когда ее отец, чиновник Хой Чжэн, учил дочку грамоте, она не проявляла больших способностей к наукам, зато любую мелодию схватывала на лету и могла воспроизвести ее в точности. У нее от природы была, что называется, жемчужная гортань, которой она покоряла слушающих. Сначала девушка решалась петь только в одиночестве, потом объединилась со своими подругами из знаменных семей, и они часто подыгрывали ей на флейтах и лютнях. Мать Орхидеи не одобряла этого легкомысленного занятия, но отец, который сам мурлыкал арии из столичных опер, любил пение дочки и отменил материнский запрет. Более того, он научил ее всем мелодиям, какие знал сам, и нередко напевал вместе с ней.

Иногда они разыгрывали в гостиной своего дома целые спектакли: „Излучина реки“, „Второе посещение дворца“, „Мать учит сына“. В последнем спектакле Хой Чжэн пел партию сына, а Орхидея — партию матери. Тун Цзя призывали на роль слушателя, однако ее замечания или протесты всерьез не принимались.

Впоследствии, когда Хой Чжэн получил должность в Уху, он взял дочь с собой. Уху был весьма оживленным городом, речным портом. Здесь, среди чайных харчевен, стояло множество театральных балаганов, девушка проводила в них целые дни. Хозяева балаганов, знавшие, что Орхидея — дочь таможенного инспектора, старались усадить ее на самое почетное место, но она предпочитала кулисы. Вскоре она перезнакомилась со многими актерами и, не удовлетворяясь хождением в театр, убедила отца приглашать их на домашний спектакли.