Из жизни императрицы Цыси, 1835–1908 - [48]

Жестокость вдовствующей императрицы в сочетании с неограниченной властью рождали у всех панический страх, о котором ярче других рассказывает Пу И. Скажем, «Цыси пожаловала И Хуаню (князю Чуню, отцу Гуансюя.— В. С.) и его жене право ездить в паланкине абрикосового цвета, однако они ни разу не осмелились сесть в него», потому что государыня могла счесть это дерзостью. «В пятнадцатый год правления Гуансюя инспектор по речным делам У Дачэн подал прошение о пожаловании родному отцу императора высокого почетного титула. Увидев прошение, Цыси разгневалась, а У Дачэн со страху поспешил сослаться на смерть матери и вернулся домой, где прожил три года, не смея нигде появиться». В этих и других случаях трагическое начало как бы сливается с комическим, и это закономерно, потому что деспот почти всегда не только страшен, но и смешон. Такие трагикомические ситуации встречаются даже в мемуарах Юй Дэлин, не говоря об остальных произведениях. Например, в пьесе У Тайсюя и Чжоу Тяньбэя «героиня» по доносу молодой императрицы, своей племянницы, допрашивает служанку Гуансюя:

«Ц ы с и. Кто в эти дни приходил к его величеству?

С л у ж а н к а. Никто не приходил.

Ц ы с и. Лжешь, мерзавка!

С л у ж а н к а. Да, да, приходил.

Ц ы с и. Кто же?

С л у ж а н к а. Ее величество».

Таким образом, Цыси вырвала из бедной женщины донос на... доносчицу. Служанка, наверное, и рада была бы сказать все, что от нее требуется, но ведь желания самодура угадать трудно.

Гнетущая атмосфера при маньчжурском дворе сказывалась и в том, что даже император должен был стоить перед вдовствующей императрицей на коленях, и в том, что каждое утро для укрепления своего драгоценного здоровья Цыси выпивала чашку женского молока, в том, что аудиенции для сановников устраивались в овершенно невообразимое время, начиная с четырех часов утра, ибо государыню мучила бессонница.

В целом же Цыси, на горе своих подданных, обладала железным здоровьем. Юй Дэлин, например, всего рдин раз видела ее слегка больной и с грустью рассказывала, как вдовствующая императрица заставляла своих многочисленных сопровождающих гулять под дождем без зонтиков. О том же, но с прямым возмущением писал Сюй Сяотянь, а Юй Жунлин показывает, как государыня морозила приближенных в холодном, словно погреб, зимнем дворце:

«Когда Цыси находилась в городе, она жила во Дворце воспитания помыслов, а аудиенции устраивала в Палате западного тепла Дворца небесной чистоты.

На самом деле в этой „палате тепла“ было ужасно холодно, и я предпочитала никогда не сопровождать Цыси на аудиенции. В зимнем дворце существовали каны, но старуха не разрешала их топить. Все пользовались только жаровнями, а Цыси избегала и этого, удовлетворяясь теплой одеждой. Зимой она носила шелковый халат на вате или на меху, набрасывая сверху меховую накидку с длинным ворсом.

Во Дворце воспитания помыслов всегда стояли два медных котла, в которые вставляли раскаленные докрасна жаровни. Однако двери не закрывались, вместо них были повешены ватные занавески, и с каждым входящим или выходящим во дворец врывался поток морозного воздуха».

При всем своем «стоицизме» Цыси была далека от объективного, истинно равного отношения к людям. Например, в 1902 году, когда в Китае была создана европеизированная полиция, ее главой стал любимец вдовствующей императрицы Сюй Шичан, но вскоре один из его полицейских имел несчастье арестовать слуг Гуйсяна, брата Цыси, большого дебошира. Бедному Сюю пришлось класть перед Гуйсяном земные поклоны, а потом государыня еще и сместила его. Дочь Гуйсяна она выдала замуж за императора, своему старшему брату Чжаосяну вручила титул князя третьей степени, не обделила и некоторых других родственников. Однако даже собственных родных она по-настоящему не любила. Если Хасси, например, пытается рисовать безупречным ее отношение к отцу и матери, то Сюй Сяотянь почти с самого начала выявляет эгоизм Орхидеи, словно подготавливая дальнейшее развитие ее характера, и психологически это выглядит правдоподобнее.

Те же авторы показывают, что Цыси была настолько занята своими интригами, что за долгие годы жизни во дворце отлучалась из него лишь один раз — в январе 1857 года, когда ездила к матери. Больше она домой не наведывалась. Правда, родственники бывали у нее, но очень редко, причем гости мужского пола не должны были быть старше семи лет, так как мальчики постарше уже считались опасными для двора. Юй Жунлин удачно резюмирует позицию Цыси с помощью ее собственных слов:

«Своим ближайшим родственникам вдовствующая императрица не любила давать реальную власть и во дворец приглашала их только по праздникам. Однажды она сказала моей матери:

— Достаточно того, что мои родичи сыты и одеты. Если я буду делать их членами Государственного совета, губернаторами или генерал-губернаторами, они могут погубить меня!».

К своим одноплеменникам — маньчжурам — Цыси тоже была довольно равнодушна, предпочитая считать себя «матерью всей страны». По-настоящему хорошо правительница относилась лишь к фаворитам (пока не казнила их) и своему попугаю. «Еще она любила очень неприятную собаку по кличке Цзян (Имбирь), бог знает откуда взявшуюся и прекрасно чувствовавшую, кто не нравится ее хозяйке... Эта собака вошла в историю тем, что кусала некоторых людей, знаменитых в Китае того времени».