Из «Записок Желтоплюша» - [25]

Страшно, когда мужчина плачет! Ведь прежде, чем прорвутся наружу слезы, надо рвануть его прямо за сердце. Милорд между тем курил сигару и продолжал:

— Милый мой, у нее нет ни шиллинга. Я думал оставить тебе твои четыре тысячи. На них ты мог бы как-нибудь прожить, скажем, в Германии — там дают из пяти процентов, и кредиторы тебя не нашли бы. Там тебе с женой хватило бы и двухсот фунтов в год. Но леди Крэбс и слышать об этом не хотела. Ты ее оскорбил, она попыталась тебя убить, но не сумела; тогда она решила пустить тебя по миру — и это ей удалось. Должен признаться, что арест устроил я; я же подал ей мысль купить твои опротестованные векселя. Она их скупила за бесценок, а когда ты по ним заплатил, нажила на этом две тысячи фунтов. Конечно, отцу больно, когда арестовывают сына, но que voulez-vous? {Что вы хотите? (франц.).} Я оставался в стороне, это она хотела тебя разорить. А так как надо было непременно женить тебя прежде, чем мог жениться я, то я хлопотал за тебя перед мисс Гриффон и, видишь, — устроил твое счастье. Ах, пострел! Думал провести старика отца? Но ничего. Сейчас подадут завтрак. А пока кури и вот выпей сотерна.

Дьюсэйс, выслушав все это, вскочил как ужаленный.

— Не верю! — закричал он. — Это дьявольская ложь! Все это твои лживые выдумки, старый мерзавец, и кровожадной шлюхи, на которой ты женился. Не верю! Покажите мне завещание. Матильда, Матильда! — хрипло закричал он, распахивая дверь, в которую она вышла.

— Спокойней, мой мальчик. Ты раздражен, и я тебе сочувствую. Только не ругайся; поверь мне, это бесполезно.

— Матильда! — снова крикнул Дьюсэйс, и бедная горбунья появилась, дрожа, а за ней — мисс Кикси.

— Скажи, это правда? — спросил он, схватив ее за руку.

— О чем ты, милый?

— О чем? — вскричал Дьюсэйс. — О чем? Да о том, что ты — нищая, из-за того, что обошлась без согласия мачехи, о том, что ты подло обманула меня, лишь бы только выйти замуж! О том, что ты мошенница, под стать этому старому дьяволу и его дьяволице!

— Это правда, — сказала бедняжка, рыдая, — что у меня ничего нет, но ведь…

— Что «но ведь»? Да говори же, идиотка!

— У меня ничего нет. Но у тебя, милый, есть две тысячи в год. Разве нам этого не хватит? Ведь ты же меня любишь не ради денег, правда, Элджернон? Ты мне столько раз говорил это! Скажи же теперь, любимый, и не сердись, о, не сердись!

Она упала на колени, прижимаясь к нему, и ловила его руку, чтобы поцеловать.

— Сколько у него, вы сказали? — спрашивает милорд.

— Две тысячи в год, сэр. Он нам это много раз говорил.

— Две тысячи? Две… хо, хо, хо! Ха, ха, ха! — залился милорд. — В жизни не слыхал ничего лучше! Милая моя, да у него нет ни шиллинга, ни единого мараведи, клянусь всеми богами! — И старый джентльмен захохотал еще пуще; добросердечный был джентльмен, что и говорить.

Наступило молчание; но миссис Дьюсэйс не стала клясть мужа, как только что делал он. Она лишь сказала:

— Ах, Элджернон, неужели правда? — Отошла, села в кресло и тихо заплакала.

Милорд открыл зеленую шкатулку.

— Если ты или твои поверенные пожелают ознакомиться с завещанием сэра Джорджа, оно к вашим услугам. Вот условие, о котором я говорил; в этом случае все состояние переходит к леди Гриффон, то бишь леди Крэбс. Видишь, милый мальчик, сколь опасны поспешные заключения. Миледи показала тебе только первую страницу завещания — она хотела тебя испытать. Ты тут же попросил руки мисс Гриффон и думал, что всех обошел, — не плачьте, милочка, сейчас он вас искренне любит! — а лучше было бы дочитать до конца. И вот ты побит — положен на обе лопатки, — да, да, побит твоим стариком отцом, проказник ты этакий! Ведь я предупреждал тебя, помнишь, когда ты не захотел поделиться деньгами Докинса. А у меня что сказано, то сделано. Пусть это будет тебе уроком, Перси. Не тягайся с опытными людьми. Семь раз отмерь, один раз отрежь. Audi alteram partem {Выслушай и другую сторону (лат.).}, то есть: читай обе стороны завещаний. Ну, кажется, завтрак подан. И ты что-то не куришь. Пойдем в столовую?

— Подождите, милорд, — говорит смиренно Дьюсэйс. — Я не хочу злоупотреблять вашим гостеприимством, но… но войдите в мое положение — у меня нет денег, — а вы знаете, что жена моя привыкла…

— Миссис Дьюсэйс всегда найдет здесь приют, так, словно ничто не нарушало добрых отношений между ней и ее мачехой.

— Ну, а я, сэр, — тихо произносит Дьюсэйс, — я надеюсь… я верю… что ваша светлость не забудете и обо мне?

— Забыть? Нет, как можно!

— И как-то обеспечите?..

— Элджернон Дьюсэйс! — говорит милорд, подымаясь с софы и глядя на сына со злорадством, какого я отродясь не видал. — Заявляю перед богом, что не дам тебе ни одного пенни!

А миссис Дьюсэйс он протягивает руку и говорит:

— Что ж, пойдемте со мной к вашей маме, милочка? Я уже сказал, что наш дом всегда для вас открыт.

— Милорд, — отвечает бедняжка с низким реверансом, — мой дом — там, где он.

* * *

Месяца три спустя, когда стали падать листья, а в Париже начался сезон, милорд, миледи и мы с Мортимером гуляли в Буа-де-Баллон. Экипаж медленно ехал позади, а мы любовались лесом и золотым закатом.

Милорд распространялся насчет красот окружающей природы, высказывая при этом самые возвышенные мысли. Слушать его было одно удовольствие.