Из-за девчонки - [90]
Как-то на рассвете катер привез меня к «Красновишерску», который в порту не задерживался.
Перебравшись на палубу, я выдохнула:
– Саша Киселёв…
А мне ответили, что Киселёв ходит вовсе не с ними, а на барже «Октябрь». Я уже настроилась долго и отчаянно горевать, но кто-то крикнул:
– А вы не расстраивайтесь, девушка! «Октябрь» идет за нами, часиков в пять будет в порту.
И правда, в полдень я сидела в его каюте, и был его друг. Саша смущенно бренчал на гитаре, а я писала текст песенки про Ланку для его друга. Потом Саша отобрал у меня этот листок бумаги и написал: «Я тебя…» Зачеркнул он это слово, но все равно я забрала с собой этот драгоценный листок. И не пошла сдавать экзамены.
Зато потом пришло письмо, он писал, что ему скоро в армию, что «ничего у нас ниполучится, девченки так долго ждать парней неумеют и ты меня дождешься разве?». Вопросительный знак был несколько раз обведен чернилами. Я бросилась отвечать ему, а его письмо на радостях показала маме, и она спросила:
– Из каких соображений твой бессмертный возлюбленный не ставит запятых после вводных слов и придаточных предложений?…
И Оле я показала это письмо. Она уже училась в строительном и ездила в институт в город через мост уже не на «Васе», а на других, новеньких автобусах с Генкой Синельниковым, который угощал ее своими бутербродами с колбасой и объяснялся в любви. Бас-гитара был забыт.
Оля сказала, что письмо очень хорошее и не надо терять надежды.
Весной – он уже был в армии – вдруг приехал ко мне в отпуск. Я была на работе, и мама объяснила ему, где это. Я играла на чахленьком пианино в балетном кружке, и мои девочки так и застыли в своих гранд-батманах в воздухе: я перестала играть, когда увидела Сашину круглую голову в окне между кактусом и глицинией…
Мы пришли домой, держась за руки, и мама проигнорировала наши сомкнутые пальцы, но сказала, что она заняла очередь за апельсинами за женщиной в синем пальто с песцом и в очках.
– Не сходите ли вы с Александром – как вас по батюшке? – а мне пора в институт.
Мы пошли, давали по два килограмма в руки, мы взяли четыре и до ночи перешептывались на кухне среди гор апельсиновой кожуры.
– Все равно ты меня не любишь, – убеждал меня он.
– Нет, люблю, – сердилась я, и мы, прислушавшись, быстро целовались.
– Это тебе кажется, – шептал он.
– Прямо уж!..
– Твоя мать будет против. Видела, как она на меня смотрела?
– Ну прямо…
– Ты из армии меня не дождешься. На «гражданке» столько красивых парней!
Я клялась, что дождусь.
– Ну смотри, – говорил он, – все вы так говорите. Если дождешься, сразу женимся, да? И едем в Пермь.
– Ну.
– Спать скоро ляжете? – спросила из комнаты мама. – Саша, я вам на диване постелила.
– Ладно, пошли, а то подумает о нас чего…
– Чего?
– Ну чего-чего… Сама небось знаешь чего.
Утром он проводил меня на работу, поцеловал у Дома пионеров и ушел.
Больше писем не было.
Я медлила у почтового ящика с ужасным чувством, что от него ничего нет. «Комсомолка», письмо маме, квитанция за телефонные разговоры с бабушкой…
С балкона я следила за молоденькой почтальоншей, и едва она входила в наш подъезд, как я скатывалась вниз. Нет! нет!
Тогда я попросила Олю написать ему, что я очень серьезно болею, лежу в больнице; пусть он напишет – и я тут же выздоровею… Ответа не было.
Ответ пришел через несколько месяцев.
Вот и теперь, спустя десять лет, я едва ли найду слова, чтобы рассказать, что это был за ответ.
Это была бандероль с четко написанным обратным адресом: Пермь! Но почерк был не его.
Я растерзала бумагу, и в эту минуту Калхант занес нож над Ифигенией, но боги медлили с ланью.
Все мои письма, присланные назад… Свадебное фото. И клочок бумаги, на котором девочка со свадебного снимка написала так:
Дорогая незнакомая! В нашу с Саней жизнь не лезь, поняла? Только попробуй – и ты у меня узнаешь! Мы решили вернуть тебе все это. Ты красиво писала, а женился он вот на мне…
Я часто думаю о тебе, мальчик, потому что прошлое переплелось с настоящим так тесно, как Лаокоон и его сыновья со змеями, посланными Палладой; все так, но как найти тебе оправдание за ту бандероль, я не придумаю.
Но может быть, та девочка нашла их в твоем письменном столе, в заветном месте, и отослала письма без твоего ведома, а ты обнаружил пропажу, искал, грозился уйти из дому, плакал… Хорошо бы мне поверить, что так оно и было, потому что тогда моя родина останется такой, как я ее помню: ночная веранда, бабочки, лейка, слива, – все будет жить, как жило, – и простимся.
В детстве мы с Борей Горбылем (Борис Горбылевский – мой лучший друг!) мечтали быть золотоискателями. Летом мы целыми днями торчали на берегу узенькой, как ручей, речушки, протекавшей через наш город, и в поисках золотой жилы промыли, наверно, целую гору золотистого речного песка.
А когда мы стали взрослыми (это случилось в прошлом году и совершенно для меня внезапно), то поступили в медучилище – учиться на зубных техников.
Почти два года мы с Борей посещаем училище, а до конца еще столько же «веселеньких» дней, заполненных изучением муляжей и костей, походами на операции, в зубной кабинет и в морг.
