Из третьего мира – в первый. История Сингапура (1965–2000) - [214]

В Эллиот-хаусе Гарвардского университета, где я находился примерно с 200 студентами и 10 слушателями, я прошел курс «погружения» в американскую культуру. Нейштадт подготовил для меня широкую программу общения с американскими учеными в различных областях, в основном охватывавших сферу правительственного управления и политическую жизнь в Америке, проблемы экономики, производительности и мотивации. Программа была насыщенной и включала утренние дискуссии с одной группой, рабочий обед с другой группой, послеобеденный семинар и ужин с известными учеными. Во время ежегодного футбольного матча между Гарвардским и Йельским университетами я почувствовал вкус к молодому задору американцев, дополненному усилиями организаторов. Эффективность организации моего обучения впечатляла. Ко мне был приставлен студент-выпускник, который занимался подбором материалов или организацией дополнительных встреч по моему желанию в дополнение к уже намеченным. Служба безопасности нарушила нормальную жизнь в Эллиот-хаусе, устроив свой штаб в гостиной, чтобы круглосуточно обеспечивать мою безопасность. Я обедал в холле вместе со студентами, слушателями и руководителем учреждения Аланом Хаймертом. Меня поразили свободные, неформальные отношения между преподавателями и студентами. Студенты отличались исключительными способностями, и один из преподавателей признался, что спорить с некоторыми из них бывало довольно трудно.

Преподаватели в Кембридже, в штате Массачусетс, отличались от преподавателей в Кембридже, в Великобритании. Британские профессора 40–60-х годов счастливо жили в своих «башнях из слоновой кости», вдали от суматохи Лондона и Вестминстера. Американские профессора, напротив, старались усилить свое влияние, налаживая связи с правительством. Во время правления администрации президента Кеннеди некоторые профессора постоянно перемещались между Бостоном, Нью-Йорком и Вашингтоном. Сильной стороной британских ученых этого периода было изучение прошлого, а не настоящего или будущего, ибо это было связано с догадками и предположениями. У них отсутствовало прямое взаимодействие с деловыми кругами и промышленниками, как это имело место в Гарвардской бизнес-школе. Американцы, в отличие от англичан, не ограничивались критическим исследованием прошлого. Сила американских ученых заключалась в исследованиях настоящего с целью предсказания будущего. Американские научно-исследовательские организации сделали футурологию уважаемой научной дисциплиной, получившей название «Исследования по футурологии».

Я получил наибольшую пользу не от приобретенных знаний, а оттого, что мне удалось установить контакты и завязать дружеские отношения с учеными, которые не только являлись экспертами в вопросах современной политики, но также обладали доступом к «нервным узлам» американского правительства и деловых кругов. В Гарварде я был диковинкой: 45-летний азиатский политик, взявший отпуск, чтобы «подзарядить батареи» и подучиться в академии после 10 лет пребывания у власти. Поэтому они с готовностью устраивали для меня ужины, на которых я встречался с интересными людьми. Среди них были экономист Джон Кеннет Гэлбрейт, специалист по Японии, бывший посол США в Японии Эдвина Рейсхауэр, специалист по Китаю Джон Фэрбэнк. Я также встретился со специалистом в области политических наук Массачусетского технологического института Люсьеном Паем, который исследовал коммунистическое партизанское движение в Малайе в 50-х годах, и профессором МИТ Полом Самуэльсоном – автором знаменитого учебника по экономике. Последний объяснил мне, почему американцы все еще сохраняли такие малорентабельные отрасли промышленности, как текстильная. Наиболее ценная дискуссия состоялась у меня с Рэем Верноном из Гарвардской бизнес-школы. Он дал мне настолько практичное понимание экономики современного Гонконга и Тайваня (описанное выше), что я впоследствии возвращался к нему каждые четыре года, чтобы узнать что-то новое.

Я познакомился со многими свежими идеями и взглядами других высокообразованных людей, которые не всегда были правы. Они были слишком политически корректными. Гарвардский университет твердо стоял на либеральных позициях, ни один ученый не был готов признать, что между различными расами, культурами или религиями существовали врожденные различия. Они придерживались того взгляда, что все люди были равны и что общество нуждалось только в правильной экономической политике и правительственных институтах, чтобы добиться успеха. Они были настолько яркими и способными людьми, что мне было сложно поверить, что они искренне придерживались этих взглядов и считали себя обязанными их поддерживать.

Преподаватели Гарвардского университета, с которыми я встречался за ужином, были остроумными людьми, они стимулировали дискуссию, хотя я и не всегда соглашался с ними. Наиболее язвительным был Гэлбрейт. За одним из ужинов я повстречался с Генри Киссинджером. Было просто счастливой случайностью, что за ужином, на котором многие из присутствовавших либерально настроенных американцев подвергали острой критике войну во Вьетнаме, я занял противоположную позицию и пояснил, что позиция Америки была критически важной для будущего некоммунистических стран Юго-Восточной Азии. Киссинджер был очень осторожен, подбирая слова, чтобы оправдать американскую интервенцию во Вьетнаме. Окруженный «голубями», он проявлял осторожность, чтобы не выглядеть «ястребом». Он говорил медленно, с сильным немецким акцентом и произвел на меня впечатление человека, который не менял своего мнения в зависимости от настроений текущего момента. Вскоре после этого Никсон объявил, что Киссинджер будет назначен на должность советника по национальной безопасности. К тому времени он уже покинул Гарвард. Перед тем как улететь в Сингапур, в декабре, я встретился с ним в Нью-Йорке, чтобы выразить поддержку продолжению американского вмешательства во Вьетнаме. Я сказал ему, что Америка вполне могла не допустить победы коммунистов.