Из старых записных книжек (1924-1947) - [40]

Местком оказался на третьем этаже.

Председательша чем-то занималась. Вокруг стола ее стояло еще несколько женщин.

Я спросил:

- Скажите, пожалуйста, у вас никто из сотрудников не терял хлебной карточки?

Мгновенно откликнулись сразу две тетки:

- Я потеряла!

- Я!

- Когда?

Одна сказала - вчера. Другая - третьего дня.

Я понял, что обе от голода лгут, и сказал:

- Я нашел хлебную карточку. Но было это давно - месяца полтора назад.

- Ну, и что?

- Ну, и хочу найти человека, который ее потерял.

Я показал корешок карточки. Председательша посмотрела.

- Да, "Пассаж". Но это - не наша. Это - рабочая. А мы получаем служащие карточки. Вы где ее нашли?

- В убежище.

- В подвале?

- Да.

- Постойте, постойте, - сказал одна из женщин. - Это - Белов, столяр. Как раз месяца полтора назад, когда оборудовали это убежище, он потерял там полоску на последнюю декаду.

- Да, да, правильно, - подхватила другая. - Я помню. Он ужасно убивался. У него же семеро детей было.

- Он жив? - спросил я.

- Жив, слава богу.

- А дети?

- Дети - не знаю.

- А где мне его найти?

- Белов? Где Белов?

Все засуетились, оживились. Все, вместе со мной, очень обрадовались, что следы потерявшего карточку Белова отыскались.

Мне объяснили, как его найти.

- Войдете во двор - с улицы Ракова, - идите все прямо и слева увидите столярную мастерскую. Там они и работают, столяры.

Никогда не думал, не знал, не предполагал, да, пожалуй, и вообще мало кто из моих земляков-ленинградцев догадывается, что у "Пассажа" есть свой двор. А он есть. На улице Ракова, бывшей Итальянской, между "Пассажем" и соседним домом - не то ворота, не то калитка. Открываешь ее, а там длинная, до самого Невского, щель. Тележка ручная пройдет, а машина - не поручусь. В узеньком этом ущелье помещаются подсобные службы "Пассажа". В том числе и столярная мастерская.

Я вошел. В полумраке несколько человек работали рубанками. В нос ударило - тем самым, знакомым, родственно близким с детства и напомнившим тот злосчастный сентябрьский день запахом: сосновой доски, лака, опилок, свежей стружки.

Я спросил Белова.

- Какого Белова? Столяра?

Сердце замерло: а вдруг нет его?

Кто-то крикнул в соседнее, заднее помещение:

- Белов! Тебя!

Таких я русских людей давно не видел. Лет под сорок, волосы русые, стрижен "по-мужицки" в кружок, иконописно красив, с ремешком вокруг лба, чтобы не мешали работать волосы. Стоит в дверях, смотрит испуганно.

- Меня?

- Вы Белов?

- Белов. Да.

- Скажите, вы карточку хлебную теряли?

- Да. Потерял. Давно уж.

- Где?

- А бог его знает. Там, где работал, надо быть. В подвале.

- В сентябре?

- В сентябре.

- Я нашел вашу карточку.

Он открыл рот.

- Я съел ваш хлеб. У меня нет хлеба, чтобы отдать долг. Но вот тут кое-что съедобное.

Он взял пакет. Посмотрел на него, на меня. Ничего не сказал, положил сверток на верстак, обошел этот верстак и низко, поясно, как говорили в старину, мне поклонился.

Вот такое вспомнить радостно, сладко.

Как хорошо, легко дышалось и шагалось мне тогда...

* * *

В больнице была парикмахерша. Прошлый раз подровняла мою казацко-купеческую бороду, а сегодня уговорила снять ее напрочь.

Позже спускался по черной, кухонной лестнице. Навстречу Екатерина Васильевна. Ахнула:

- Юноша! Ну, просто юноша!

Юноша-то юноша, а ноги без помощи палки этого юношу не носят.

* * *

Каменный остров. Апрель.

Дней шесть не притрагивался к этой тетради.

В прошлую субботу утром пришла Ляля:

- Умирает мама.

То же, что и у меня: алиментарная дистрофия третьей степени. Сердечная слабость. Цинга.

Ляля посидела и ушла. Я не мог проводить ее даже до вестибюля. А потом вдруг что-то случилось мной. Взял свою палку, запахнул и затянул потуже кушаком свой больничный халат - и, никому не сказав, пошел. Не пошел, а какая-то сила понесла меня.

До этого я уже пробовал похаживать по Острову. Дней десять назад дошел, доковылял, опираясь на палку, до Каменноостровского шустовского театра, сделав туда и обратно с полкилометра! А тут - не добежал, но быстро дошел до остановки третьего номера, доехал до Невского... Вспомнил, что здравотдел помещается на улице Пролеткульта против Радиокомитета, видел не раз вывеску у подъезда. Пошел туда.

Между прочим, ни на улице, ни в трамвае особого внимания мой богадельный халат не привлекал. К чудесам за этот год в Ленинграде привыкли. Немножко удивилась облезлая, какая-то выгорелая, вываренная секретарша завгоротделом (или какого-то его заместителя), увидев подведомственного ей больного не совсем на своем месте - не в больнице, а в их высоком учреждении. Я редко это делаю, почти никогда, но тут назвался: писатель такой-то. Выглядело и звучало это, вероятно, чрезвычайно комично. Пожалуй, до слез комично.

Меня приняли. С несвойственной мне горячностью и красноречием. Я попросил отправить мою умирающую мать в больницу на Каменный остров, в бывший "Страховик".

- С главврачом вы договорились?

Я солгал:

- Разумеется.

- Но у меня нет машин. Все в разъезде.

- Я буду ждать, пока появится.

Он дал мне записку в какой-то отдел транспортировки. И я стал ждать.

Часа через полтора мы подъехали на дребезжащей машине "скорой помощи" к дому на улице Восстания. Мама вдруг закапризничала: не хочу в больницу! Ее тоже не удивило, что я в халате. Я сказал, что там я буду рядом, буду заботиться о ней. Тогда она согласилась. Без труда один, тоже не ахти какой здоровый, санитар поднял ее высохшее тельце, положил на носилки.