Из современных проблем Церкви - [24]

Если у Вас возникнут трудности в отношении православных Ваших знакомых, я с радостью постараюсь помочь чем смогу.

Обнимаю Вас, желаю светлых дней.

С любовью во Христе А.

1 июля [1975 г. ]

Дорогой о. Всеволод!

Это письмо я пишу как продолжение ответа на письмо о левых католиках.

1. То, что о. Риобе пишет о своем детстве, — отнюдь не только католическая и даже не христианская болезнь. Она паразитирует на всех религиях. Условно обозначу ее как «законничество». И в самом деле ветхозаветный номизм является здесь типичным образцом. Форма всегда имеет тенденцию закрепощать дух веры. Отсюда и все виды ритуализма: от буддийских «молитвенных мельниц» — до тех явлений, которые так горячо осуждает о. Р. Думается мне, что законничество потому так упорно возвращается в сознание людей, что корни его — инстинктивные и подсознательные. Они связаны с «ритуалом поведения», который восходит еще к животному миру. Кое–что объясняет здесь и психоанализ. Всякое живое проявление духа было антизаконническим. Внутреннее — противостояло внешнему. Любовь и вера — механическому авторитету и мертвой букве. Человек, воспитанный в законническом христианстве, — будь он православный, католик или протестант, — когда вырывается из этих тисков, переживает как бы новое обращение, подобное тому, что пережил о. Р. И я глубоко ему сочувствую. С детства насмотрелся в церковной среде этих явлений…

Но обратная тенденция здесь едва ли оправдана. Ведь не даром все же был Закон дан. Против него выступали с огромной силой Тареев, Соловьев, Бердяев, русские левые священники. Им возражали гл. образом старообрядцы (и формальные, и — по духу), говоря, что если пренебречь формами, можно потерять и содержание. И во многом их правота бесспорна. Элемент закона в «этом веке» для нас практически необходим. «Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев…» — говорил Господь. Значит, свобода — это не хаос и не разрушение всех границ. Мне кажется, что внутренняя драма таких людей, как и многих наших религиозных философов, заключалась именно в недооценке церковной дисциплины. Из нее нельзя делать культа, но и без нее плохо. Оптимальное лежит посредине.

Я бы сказал даже, что формы церковной жизни (при всей их изменчивости) есть своеобразный стержень, на котором прочно стоит здание христианской свободы. Конечно, вера — не обряд и не мораль, но без них она легко вырождается в аморфный пиетизм.

2. Увы, в западной иерархии элементы дисциплинарные заняли слишком большое место. У нас они имели тоже место, но в силу слабости иерархии эффективность диктата была несколько меньше. В 60–е годы, например, иером. Феодор Бухарев добровольно снял сан из–за того, что считал иерархию и весь церковный строй омертвевшим. Он хотел сделать христианство активной общественной силой. Правда, злые языки имели право сказать: «шерше ля фам» — он ведь женился! Но он был по крайней мере на уровне сознания — искренен. Правда, сняв сан, он не «послужил истинной Церкви», а стал довольно слабым журналистом и умер в безвестности. Другой священник Г. Петров был сослан в монастырь, а потом лишен сана за то, что включился в соц. борьбу и написал протест против расправы 9–го января 1905 г. Он умер журналистом. Собор 1917 г. вернул ему сан, но он уже не служил больше. Это не единичные судьбы, таких было много (ср. обобщающий образ бывшего священника Веденяпина в известном русском романе). В современных церковных мятежах духовенства иерархия получает возмездие за преувеличение роли дисциплины. Но я верю, что все извлекут уроки и развитие пойдет дальше. Я до сих пор не пойму — почему Илич снял сан. С его идеями я знаком. В них есть рациональное зерно, но в целом это утопии. Он хочет сократить объем образования в развивающихся странах. Но проф.[ессиональное] обучение, которое возрастает сейчас повсюду, вполне способно выполнить те функции, которых он не видел в классическом образовании. Искусственно затормозить рост информации нельзя. Вообще конфликты с иерархией (рабочие–священники, Дон Стурцо [79], о. Алегрия и пр.) производят впечатление печальное, именно потому что иерархия слишком уж механически и авторитарно реагирует. Церковный авторитет не должен быть авторитетом внешней власти, а так выходит. Это директивное сопротивление лишь толкает левых к крайностям и даже выталкивает их из Церкви. Но в общем все это прекрасно, т. к. постепенно ломает старые, неподвижные и неуклюжие формы. Все теперь ругают папу. А мне его жалко. Редко кто попадал в такой водоворот противоречий, а ведь он старик. Кстати сказать, у нас многие православные как раз восхищаются «армейским» устройством католич. Церкви. Конечно, в земных условиях это неплохо, но сходство не должно превращаться в тождество. Ведь нам было ясно сказано Спасителем, что среди верных «да не будет так», как в земных властвующих организациях. Временные тактические успехи не возместят утраты духа свободы.

3. А что за «праксис» был введен в Орлеанской епархии в отношении к непрактикующим верующим? Это очень интересная проблема. Я даже думал, что должен быть один чин отпевания (и м. б. венчания) для постоянных прихожан и другой — для чисто формальных. Это, конечно, могут назвать дискриминацией, но смысл в этом есть. По–моему, молитвы, которые читаются над покойником, который ходил в храм лишь в детстве, могут иметь свое особое содержание. Впрочем — это так: утопические пожелания, как и моя идея о двух чинах крещения — для взрослых и для детей (ведь наш, православный, по крайней мере, явно относится к взрослому человеку).