Из смерти в жизнь… От Кабула до Цхинвала - [19]

Читаем дальше. После визирования следователь проводит дополнительный осмотр места происшествия — двора бани. И под стеной бани, уже после визирования, в ходе дополнительного протокольного осмотра, обнаруживается пистолетная пуля. Назначается экспертиза, и оказывается, что пуля была выпущена из пистолета старшего лейтенанта. Смотрим на пулю — она в целостности сохранилась. А ведь она пробила кусок деревяшки, глазницу и череп и ударилась в булыжник стены. На пуле ни одной царапины, только следок от нарезки. Мы её — в конверт и из Афгана отправляем в Москву, в институт криминалистики. Вопрос: ребята, это реально, чтобы пуля столько преград прошла, ударилась в стену бани и осталась в таком состоянии?

Пулю отправили, а сами читаем, как её нашли. В ходе дополнительного осмотра один из понятых, прапорщик, эту пулю нашёл под стеной бани. На момент следствия прапорщика этого уже в Афгане не было, он отслужил уже. Установили, где он живёт, и отправили поручение допросить прапорщика, выяснить, как была обнаружена пуля. Приходит ответ. «Да, я участвовал в дополнительном осмотре. Меня следователь подозвал и говорит: «Видишь, пуля лежит?»».

А потом пришло заключение экспертизы из Москвы — пулька эта никаких преград не проходила и об стеночку тоже не ударялась. Её выстрелили либо в тюфячок ватный, либо в водичку, поэтому она осталась целёхонькой. Вот так следователь пошёл на полную подтасовку фактов, чтобы карьеру себе сделать.

Почему развалился Советский Союз

В начале девяностых годов я был в командировке в Карабахе. Поступает сообщение — в горном азербайджанском селе застрелили одного старика. Он ветеран войны был, азербайджанец. Его из мелкашки (малокалиберной винтовки. — Ред.) убили в тот момент, когда он был высоко на дереве — сухие сучки ломал на дрова. Одна пуля попала в голову, другая — в бок.

К тому времени из прокуратуры Степанакерта, где было больше армян, азербайджанцы ушли. Все начали голову ломать — кого послать. Азербайджанских милиционеров нет, посылать армянского — на верную смерть. Вот тут про меня, русского, и вспомнили. Тайно привели двух азербайджанцев — опера и судебного медика, — чтобы они меня сопровождали, и мы поехали.

Пока ехали, колотило от страха, что нас там зарежут. Как раз незадолго до этого был случай в Карабахе, когда при выезде на происшествие опергруппу на ножи подняла озверевшая толпа: был убит эксперт-криминалист и сотрудник уголовного розыска — русские ребята. Вспоминать об этой поездке до сих пор страшно. Очень трудно было уговорить родственников убитого разрешить сделать вскрытие. В конце концов, сделали — прямо у дома на улице, на обыкновенной лавке.

И уже после распада СССР, вспоминая этого безобидного старика-ветерана, я осознал, что советское государство, которое не сумело защитить того, кто защищал его в Великую Отечественную войну, обречено.

Партийная «исповедь»

Рассказывает подполковник В.:

— В Афганистане я начинал службу замполитом. И всегда ходил вместе с группами на боевые выходы, чтобы самому прочувствовать — когда солдат уставать начинает, когда он начинает хотеть пить. Я и тогда, и сегодня учу разведчиков — надо обязательно одну банку тушёнки, один брикет сухпайка с собой назад с выхода приносить, я отбирать это на базе не буду. Это очень не просто — ушли в горы на три дня, а вернулись через пять, как тут можно сэкономить что-то. Поначалу они к моим советам скептически относились, пока сами в горах не пробыли намного дольше, чем планировалось. И вот когда они всю кору на деревьях и траву вокруг себя съели, только тогда сказали — да, товарищ командир, правильно вы нас учили. Сам я во время выходов до сих пор вообще ничего не ем. Во-первых, это из опасения ранения в кишечник. Если голодный — есть шанс, а если там что-то есть внутри, то всё, конец. Многие удивляются, как это несколько дней по горам можно вообще без еды ходить. А я за много лет организм свой православными постами закалил, так что сил вполне хватает.

И ещё очень важно, чтобы бойцы не зверели, а ведь на войне это очень легко происходит. В Афганистане я устроил такую акцию — мы в местный детский дом принесли продукты. Правда, первый раз незадача вышла — все они на следующий день оказались на местном базаре, до детей не дошли. Мы это учли, и когда пошли во второй раз, я солдатам говорю: «Подходишь к ребёнку, тут же открываешь банку со сгущёнкой и даёшь ему в руки». Надо было видеть глаза и детей и моих бойцов в этот момент. Словами это передать невозможно! Но зато сейчас мои солдаты в человека, если есть хоть малейшее сомнение, что он, может быть, и не боевик, ни за что не выстрелят.

Командиру очень важно понимать на своём опыте, что чувствует и переживает солдат в бою или экстремальной ситуации. Вспоминаю, как сам в первый раз попал под автоматный обстрел в Афганистане. Меня как заклинило — стою у стены дома, ни рукой, ни ногой пошевелить не могу. Мне кричат — стреляй, ложись, беги, делай что-то! А я как столб замер и всё. Потом, когда отошёл, страшно стало — а вдруг так со мной всегда будет? Как же воевать? Но ничего, в следующий раз всё уже было нормально. Так что нельзя солдата за растерянность в первых боях осуждать, надо дать ему время привыкнуть, тогда уже и спрашивать можно. И ещё мне никак не забыть случай, когда у меня парашют не раскрылся. Сначала показалось, что я чеку не выдернул. Смотрю — да нет, вот она чека, в правой руке. И сам вроде парашют укладывал, всё должно быть нормально. И тут на мгновение тоже всё в голове смешалось. Потом собрался, открыл запасной парашют и приземлился. А сам думаю — а если на моём месте молодой солдат оказался бы? Как его настроить, чтобы он не растерялся и сам себя спас? Я своих бойцов учу, что выход из любого, казалось бы, самого безнадёжного положения, всегда есть. Надо только его искать и всегда бороться за свою жизнь в любой ситуации.