Из сборника «Человек из Девона» - [20]

Суизин заметил, что у Болешске при этом почему-то охрип голос и неприятно раздулись ноздри. А тот продолжал:

- Я изгнанник. Весь мой род в изгнании. А все из-за них, из-за этих проклятых псов!

Суизин поспешно согласился с ним. В это время в комнату кто-то заглянул.

- Рози! - крикнул венгр.

Вошла молодая девушка. Она была невысокого роста, хорошо сложена, кругленькая, с толстой косой. Широко поставленными блестящими серыми глазами она поглядывала то на одного, то на другого и улыбалась, показывая ровные белые зубы. Лицо у нее было тоже круглое, брови слегка приподняты, скулы широкие, на щеках играл нежный румянец, похожий на цвет дикой розы. Увидев кровь, девушка испуганно приложила руку к щеке и позвала: "Маргит!" Вошла еще одна девушка, постарше и повыше ростом. У нее были красивые руки, большие глаза и прелестный рот, а нос "утиный", как после называл его Суизин, вспоминая Маргит. Нежно воркуя, девушки занялись раной своего отца. Суизин повернулся к ним спиной. У него болела рука.

"Вот что бывает, когда суешься, куда не следует, - мрачно размышлял он. - Так недолго и шею сломать!" И вдруг он ощутил в своей руке чью-то мягкую ладонь, и глаза его встретились с глазами девушки - в них было восхищение, смешанное с робостью. Но кто-то позвал: "Рози!" - дверь хлопнула; Суизин, взволнованный ощущением неясной тревоги, опять остался наедине с венгром.

- Вашу дочь зовут Розой? - спросил он. - У нас в Англии тоже есть такое имя. Роза - это цветок.

- Ее зовут Рози, - поправил венгр. - Английский язык очень трудный. Труднее французского, - немецкого или чешского, труднее даже русского или румынского, других я не знаю.

- Что? - сказал Суизин. - Вы знаете шесть языков?! - и подумал: "Здорово же он врет".

- Вы бы не удивлялись, если бы вам довелось жить в такой стране, где все против вас, - прошептал венгр. - Мы свободный народ, мы умираем, но еще не умерли!

Суизин никак не мог понять, о чем он говорит. Лицо этого человека с белой повязкой и черная растрепанная борода, его угрюмый взгляд, яростное бормотание и глухой кашель - все это было неприятно Суизину. Он казался помешанным. Его смелая манера открыто выражать свои чувства была неприлична, но чувства эти были так глубоки и, вне всякого сомнения, искренни, что Суизин невольно испытывал благоговейный трепет. У него даже появилось непонятное ощущение, какое бывает у человека, когда его заставляют заглянуть в пылающий горн. Болешске перестал шагать взад и вперед по комнате и сказал:

- Вы думаете, что все кончено? Знайте же... в душе каждого мадьяра горит огонь. Что дороже жизни? Что драгоценнее воздуха, воздуха, которым мы дышим? Родина!..

Он произнес это так медленно и так торжественно, что Суизин даже рот открыл, но тут же поспешил изобразить зевок.

- Скажите, что вы стали бы делать, если бы вас победили французы? спросил Болешске.

Суизин улыбнулся, а потом крикнул, как будто его ударили:

- Что? Лягушатники? Пусть только сунутся!

- Пейте! - сказал Болешске. - Такого вина нигде не найдете. - Он наполнил стакан Суизина. - Я вам расскажу о себе.

Суизин торопливо поднялся.

- Уже поздно, - сказал он. - А вино замечательное. У вас много его?

- Это последняя бутылка.

- Как? И вы угощали им нищего?

- Меня зовут Стефан Болешске, - сказал венгр, гордо подняв голову. - Я из рода Коморонских Болешске.

Простота этих слов говорила сама за себя - какие еще нужны были объяснения; они произвели большое впечатление на Суизина, и он не ушел. А Болешске все говорил и говорил. Низкий голос его рокотал.

- Сколько было издевательств, сколько несправедливости... трусости!.. Я видел, как собирались на небе моей родины тучи и клубились над ее полями... Австрийцы хотели задушить нас, отнять у нас даже тень свободы. Тень - это все, что мы имели... Два года назад, в сорок восьмом году... брат, будь они прокляты! В тот год с оружием в руках поднялись на защиту родины все - и стар и млад. Весь мой род, а я... Я должен был сражаться пером! Таков был приказ. Они убили моего сына, бросили в тюрьму моих братьев, а меня выгнали, как собаку. Но я продолжал писать. Я писал кровью сердца... всей своей кровью.

Болешске казался гигантской тенью. Он стоял посередине комнаты, исхудавший и измученный, устремив гневный и мрачный взгляд в одну точку.

Суизин поднялся и пробормотал:

- Очень вам признателен. Это было так интересно...

Болешске, задумавшись, все смотрел прямо перед собой и не задерживал его.

- До свидания! - сказал Суизин и, тяжело ступая, начал спускаться по лестнице.

III

Добравшись наконец до гостиницы, Суизин увидел у входа встревоженных брата и приятеля. Тракер, преждевременно состарившийся мужчина с бакенбардами, говоривший с сильным шотландским акцентом, заметил:

- Рано же ты возвращаешься, дружище!

Суизин что-то пробурчал в ответ и отправился спать. На руке он обнаружил небольшой порез и разозлился. Судьба заставила его увидеть то, чего он не хотел видеть. Но сквозь раздражение нет-нет пробивалось приятное и почему-то лестное для него воспоминание о Рози и о ее мягкой ладони. Утром за завтраком его брат и Тракер объявили о своем намерении ехать дальше. Джемс Форсайт объяснил, что "коллекционеру" тут делать нечего, так как все лавки со "старьем" в руках у евреев и всяких перекупщиков, - он это сразу понял. Отодвинув чашку с кофе, Суизин сказал: