Скрываю, докуда доходят мои волосы. На пальцах ногти отрастают, будто у них под краями моя жизнь.
Это как ножницы, когда друзья глядят на меня и желают мне добра.
Но я себе приберегла, есть у меня одно слово. Не для разговора, беспредметно. Нечего и речь вести. Губами чтоб не шевельнуть.
Это было под вечер. Мне стало смешно. Захотелось спросить стекло в открытом окне, не состарился ли вмиг мой рот. Именно в этот миг.
Устало я смела в ладони дерганье со щек.
Дает ли город в окне основание утверждать, что я здесь жила. Какая страна имеет довольно места, чтоб отразиться в оконном стекле.
Пока что - говорит трава. На обочине зелено. Сколько - спрашивается - быть республике подмышкой президента.
Плывет и меняется облако.
В утренних сумерках идти через этот парк. Что там за рабочий. Что за парк.
А та женщина в стороне. У нее раньше был ребенок. Много прошло лет, как он из растительности потянулся в город. Теперь ребенок двадцатью годами старше. И когда он пишет письма маленькой крестьянке среди больших полей, то понимает, как, оступаясь в кукурузе, мотыжат по жизни.
В письмах значится: ты не должна так надрываться.
Когда я покупаю цветы, они на прилавках лежат без корней. Выбираю самые красивые. Земля, откуда они растут, больше меня не касается.
Вспоминаю тогда лишь о саде, когда неспешно, будто платок, опускаю лицо, чтобы услышать запах.
Найти бы для своего тела работу, но чтоб в начале идти через парк утром в сумерках. А еще профессию для головы.
Скоро мне из этого мира высунуться вовне.
Я слышу, через настенные часы, едет лифт. Он громыхает, если едет пустой. Друзья приходят. Иногда под настроение, иногда невпопад.
Лифт не останавливается.
Чего хочет время. Я ощущаю его и знаю, что ни для кого из моих друзей нет в нем будущего.
Сиди тихо, раз все молчат - говорю я.
Отведи взгляд, нет ее, смерти. Это зной стучит в висках.
Пусть - говорю - когда зной заволакивает мне год за годом. Пусть - говорю - когда мой язык мотыжит во рту.
Гляди - говорю. Умирать - последнее, что мы делаем.
Как эта держава нас перевирает. Видишь между нами следы. Это не мы.
Сиди тихо - говорю.
Я слышу, через стены комнаты, лифт едет в небо.
Рихарду
Где это место. За утром дня как не бывало.
Где мне говорить и с кем, если не с моим, не с твоим черным как смола ртом.
Снесу и этот год до конца, и листок, и сучок.
И спрошу: сколько тому дереву, сколько той осени на полжизни.
Снесу и влагу в глазу, и это остаться, чтоб уйти.
Здесь, милый, стоим мы в осени, и у ближнего стоим, и у дальнего дерева. И знаем, что есть еще во мне одно слово, одно малое судорожное сказание. Замолвить надо еще за влагу в глазу.
Чтоб глаза еще поднять могла, надо сказать, кто нам отягощает уста, кто умаляет слово, и его как не бывало.
Чтоб уста еще снести могла, предъявить надо мой, твой черный как смола рот.
Бескровный кротовий ход.
